Дочь орла - Джудит Тарр

Вопреки всему, она не могла не засмеяться. Смех прозвучал коротко и насмешливо:

— С тобой я готова быть гурией целую вечность. Но, может быть, Аллах смилостивится и позволит нам иногда меняться ролями. Тогда и ты будешь иногда девственником и поймешь, каково быть гурией.

— О Аллах! — Он не знал, смеяться ему или плакать. — Я похищу тебя и увезу в Кордову. Когда ты увидишь ее своими глазами, когда поймешь, что сам Бог определил тебе там жить, ты согласишься со мной, что ты должна быть там.

— Но я и так, — ответила она, — там, где должна быть. Я — Багрянородная, дочь своего отца, я — дочь Орла, и от этого мне никуда не убежать.

— Ты ни от чего не бежишь. Ты и там будешь служить, как тебе предназначено Богом.

— Нет, — ответила она решительно. — Нет, Исмаил. Я не могу отказаться от долга, как не могу отказаться от себя самой.

Глаза ее уже были сухи. Он тоже не плакал. Они были так похожи — в гневе, в горе, во всем. Они были, как две части одного существа. И вот они расставались. Он больше не касался ее, и она не смела дотронуться до него. Их разделяло пространство постели шириною с ладонь. Между ними лег целый мир.

Она видела, что он погрузился в себя, в свои мысли, в свой мир, где ей не было места. Так она и хотела. Так ли ему больно, как ей? Разве мужчина сильнее, чем женщина!

Она знала, что он мог бы сказать ей — ей, чья безжалостная сила их разлучила.

Она встала, и ее руки только немного дрожали, когда она одевалась. Он не смотрел на нее. Он лежал на спине, пристально вглядываясь в резьбу балки над головой. В его лице не было теплоты резного дерева. Оно было как каменное.

Она не коснулась его прощальным поцелуем.

— Да хранит тебя Бог, — сказала она. И не стала ждать ответа.

Он ничего не сказал Назиру. Аспасия поняла почему. Так было проще. Они — Исмаил и Назир — уедут, не заезжая в Магдебург. Зачем? Это имело бы смысл, если бы у нее была необходимость искать воспитателя для младшего Генриха. Теперь она сама будет его обучать, как и хотел его отец. Генрих никогда не узнает, во что ей обошлось их соглашение. Исмаилу не нужен Магдебург. Все, что он хотел, оставалось здесь, в Раре.

Она хотела бы быть возле Феофано и быть загруженной по горло делами, чтобы пережить их отъезд.

Но когда караван был готов к пути, она уже стояла близ дороги. Многие люди собирались ехать вместе, одним караваном, пока их дороги не будут расходиться, и тогда их будет все меньше. Потом их останется только четверо.

Она смотрела на повозки и всадников, и сердце ее обливалось кровью. Кто-то подошел и стал с нею рядом. Это Герберт опустил на ее плечо свою легкую руку. Они не говорили ему ничего. Но он был их другом — его и ее.

Назир понял, что произошло, лишь сейчас. Он был верхом, уже устремленный вперед. Увидев ее, он хотел спешиться. Отец остановил его одним словом. Они обменялись молниеносными взглядами.

Аспасия никогда не узнает, каким мудрым словом остановил сына Исмаил. Его взгляд был страшен, в нем были страдание и гнев.

Аспасия судорожно вцепилась в рукав рясы Герберта. Она боялась себя самой. Нет, она не умрет от разлуки. Даже смерть Деметрия не убила ее. Исмаил был жив. Только они расставались навеки.

В последний момент, когда караван уже двинулся, Исмаил резко развернул коня к ним и взглянул сверху прямо на нее. Он ничего не сказал. Он молча смотрел. Его лицо было совершенно спокойно.

Когда-нибудь он забудет ее.

Его конь, играя силой, попятился своенравно. Внезапным движением Исмаил выхватил саблю. Сверкнув на солнце, она упала к ее ногам.

Он развернул коня в сторону каравана, пришпорил. И стремительно унесся.

Сабля лежала там, где упала, и луч солнца сверкал на клинке. На нем была гравировка. Аспасия увидела арабские буквы. И изображение — широкие крылья, когтистые лапы, острый горбатый клюв. Красноречивый дар.

Герберт наклонился и поднял подарок. Помимо воли, ее ладони уже ждали прикосновения холодной и гладкой стали.

— Орел, — сказал Герберт задумчиво, — достойный дочери Орла.