Мой любимый враг - Рита Навьер

28

Таня

Я лежала под одеялом и не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, искала удобную позу, но сон никак не шел.

Впрочем, не в позе дело. Спонсор сегодняшней моей бессонницы – Дима Рощин. Сердце в груди пело соловьем, а в голове кружили мысли одна глупее и восторженнее другой. Меня буквально распирало от эмоций, и даже поделиться было не с кем.

Если совсем честно, то изредка, когда мне очень плохо или очень хорошо, я рассказываю об этом… Арише. Да, знаю, что со стороны это выглядит дико. Это, возможно, даже какой-то из вариантов «клиники». Но кому от этого плохо? А мне помогает, всегда помогало. Выговоришься и, вроде как, легче, словно тебя и в самом деле выслушал кто-то близкий.

Я даже придумала, как бы она сейчас выглядела. Впрочем, нет, не совсем придумала. Я наделила Аришу маминой внешностью с её школьной фотографии.

В оправдание скажу, что я не веду диалог в лицах сама с собой. В моем воображении Ариша никогда не отвечала, просто слушала внимательно и сопереживала. Мне этого было достаточно.

И сейчас у меня вдруг вырвалось:

– До чего же замечательный сегодня был день!

Но спохватилась и продолжать не стала, хотя день и правда выдался замечательный. И даже отец его не смог испортить, когда снова пристал ко мне вечером с расспросами: где была, куда ходила, что за вид? Даже те кошмарные сорок минут в раздевалке голышом ничуть его не омрачили.

Хотя тогда мне, конечно, было не до шуток…

Пока торчала там, как в ловушке, думала, что умру со стыда, если кто-нибудь войдет и увидит меня в таком виде. От одной мысли, что в раздевалку сунет свой нос, например, Попович (имел он такую привычку), скручивало все внутренности от страха и омерзения. Пожалуйста, только не он, молилась я. И без того он на уроке на меня гадко пялился.

Хотя было бы ненамного лучше, если б нагрянул кто-то из девчонок, потому что тогда вся гимназия назавтра с упоением мусолила бы новость: Ларионову застали голой в раздевалке! Если за поддельный храп полдня меня допекали, то во что бы вылился этот стыд – представить жутко. От позора потом не отмылась бы. Но ужаснее всего, мне казалось, то, что эти сплетни дошли бы и до Рощина. Стоило только подумать об этом, как сразу тошнота накатывала. Последние дни мне вдруг стало очень важно его мнение…

Я и всплакнула там, конечно, представляя, как он меня в сквере ждет и недоумевает… А, может, уже и не ждет. Да наверняка – столько времени прошло. И вряд ли еще когда-нибудь позовет, думала я.

Ругалась про себя на Зеленцову всеми последними словами. Сволочь она, конечно! На этот раз я ничуть не сомневалась, что это ее рук дело. Женька, может, и не единственная, кто меня ненавидит, но подслушала про наше свидание именно она.

Я то металась в панике из угла в угол, ломая голову, как выбраться отсюда, то в ужасе замирала, заслышав в коридоре шаги.

Потом меня осенило, что вечером придет техничка делать уборку. Я и попрошу у нее какой-нибудь халат. Правда, ждать было невмоготу, но что ещё оставалось? Самой выйти в коридор я не осмеливалась.

Ко всему прочему, я стала подмерзать. И чтобы хоть как-то согреться, разминалась. Приседала, делала, наклоны, махи руками, бег на месте.

Вот как раз я и бегала, когда услышала шаги. А затем и скрип открывающейся двери. Я метнулась в дальний угол. Хотя какой там дальний угол в комнате квадратов на девять от силы. И когда Дима подал голос, я чуть с ума не сошла. Как, боже, как ему признаться, что я тут без одежды?

Пересилив стыд, я все-таки сказала всё, как есть. И небо не обрушилось, пол не разверзся, ничего страшного не произошло.

Наоборот! Дима сразу сообразил, что надо сделать. И отдал мне свой костюм и кроссовки. Я, конечно, в его вещах утопала, но, черт возьми, это было приятно.

А ещё он вдруг смутился. Он, который на своих выпендрежных одноклассников поглядывал свысока, передо мной смутился!

Я, конечно, и сама его в тот момент безумно стеснялась, но у него… это было что-то другое. Невинное, запретное и чувственное одновременно. Мужской интерес, который он очень старался скрыть. Но я всё поняла по глазам, слегка ошалевшим, по изменившемуся выражению лица, по дыханию, по голосу.

На меня и раньше мужчины заглядывались. Взять того же Поповича, например. Только обычно это вызывает отвращение, будто что-то гадкое липнет к коже, пытаясь заползти под одежду. А с Димой – нет. С Димой это было неловко, волнующе, немного пугающе. И приятно, очень, до мурашек, до головокружения, до дрожи под ребрами.

Мы с ним сначала подошли к охране, но те встали в позу: без распоряжения директора никому ничего не покажут. Ян Маркович, на мое счастье, был ещё на месте, только принял нас не сразу. Он как раз вел у себя совещание, и нам пришлось подождать в пустом коридоре.

Я подпирала стену спиной, а Дима – плечом, стоя рядом со мной. Когда он думал, что я не вижу – смотрел на меня. А когда я поворачивала к нему лицо, он медленно отводил взгляд, будто интересуется картинами на стенах. Я про себя улыбалась. А то и закусывала нижнюю губу, чтобы не улыбнуться по-настоящему. А то решит, что я какая-нибудь дурочка. Всё-таки ситуация к веселью не располагала. Но Дима, рассмотрев на потолке плафоны, вдруг опустил на меня взгляд и улыбнулся сам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍