Леди-босс - Дарья Истомина

— Ну что ж… — Она отпила чаю, похрустела сухариком. — Раз ты так, то и я так… Его оставшаяся жизнь тебя совершенно не касается.

— Да не отдам я вам его, — сказала я как можно спокойнее. — Не знаю еще как, но не отдам… Вы же на вашей семейной наковальне из него такого урода выкуете, что он и папочке, и вам шею свернет. Бабулечка…

Она поставила чашку на стол и крикнула:

— Лыков!

Майор влетел, зажав под мышкой затертый портфель.

— Тут я, Федоровна…

— Наша Лизанька все в том же репертуаре. Опять из себя народную мстительницу изображать собралась…

Вот теперь она была прежняя — Маргарита Федоровна Щеколдина. Голос ее налился металлом, и глаза стали замороженно-безразличными.

— Что там у нее? Все запротоколили? С понятыми? Как положено?

Он покраснел, не глядя на меня, кивнул, вынул из портфеля мой пистолетик, разрешение на него, какие-то исписанные от руки листики. Вздохнул и выволок узелочек величиной с грецкий орех, в пленке. С чем-то белым.

Все ясно, трючок этот отработан у ментов до скуки.

— Это, конечно, наркота. Героинчик, что ли? Обнаружен, разумеется, в моем «фиате»… В багажнике, что ли, майор?

Я посмотрела на него почти ласково.

— В бардачке… — вздохнул он.

— И свидетели нашлись?

— А как же… — сказала Щеколдина. — Наши славные органы железно стоят на страже народного здоровья!

— Зюнька, что ли, своими запасами поделился? — невинно спросила я.

— Разберись с нею, Лыков. И не стесняйся! Тут ей не Москва! Если что-то дойдет до нее — гони. Не поймет — оформляй на статью… Ей не привыкать!

Она встала и отворила окно. В зеленой кроне орали птицы, сквозь листву уже пробилось солнце. Пахло мокрым асфальтом и скошенной травой.

— А хорошо у нас тут, Лиза… — потянувшись, задумчиво сказала она. — Меня тоже, где ни бываю, всегда домой тянет… Так что ты мне пейзаж постарайся впредь своим присутствием не портить.

Она ушла.

Я взяла пистолетик и выщелкнула обойму. Она была пуста, патрончики мент все-таки вытряхнул.

— Не стыдно, Лыков? — спросила я.

— Ты ее не знаешь…

— Как раз знаю.

Мне стало смешно. Он явно не знал, что делать дальше, весь взмок и промокал рожу платком.

— Между прочим, майор, пистолетик мне как раз от твоих внутренних органов поднесен… Не скажу, что я к вашему министру вхожа, но подпись в книжечке видишь? Генерал-лейтенант! Я ведь такой тарарам раздую, мало не покажется…

— В каждой избушке свои погремушки, — вздохнул он. — Тут у меня один генерал — она.

— Все равно, оно тебе надо?

— Пошли! — Он поднялся. — Я тебя провожу. Сваливай, только по-честному, без возврата… Я-то что. А у Зиновия своя команда. Засекут — и поплывешь ты до самой Астрахани кверху брюхом, как осетрина потрошенная…

— А Зиновий где? В городе?

— Где ж ему быть? Лето ведь. С вышки прыгает, девок клеит… Катер у него новый, из Финляндии припер, на водяном мотоцикле гоняет… Европа-люкс!

Лыков проговорился, хотя и сам не подозревал об этом.

Он провожал меня на ментовском экипаже долго, через новый мост и еще километров десять в сторону Москвы. Потом помигал фарами прощально и отвалил.

«Дон Лимон» был слишком приметен. Пижон в желтом камзоле.

И вернуться на нем в город было уже опасно.

В Дубне я нашла платную стоянку, оставила его и села на электричку.

Купальник и тряпичную бейсболку я купила на развале близ нашего горпляжа. Подумав, добавила здоровенные очки из черной пластмассы. Чтобы не узнавали.

Пляж только назывался так — каждое лето на левый, плоский берег Волги завозили из карьера песок на барже, и экскаватор рассыпал его по узкой полоске берега. Слева и справа в двух протоках было множество притопленных ржавых посудин, так что купальщики располагались и на них. А дальше по всему берегу в ту сторону, где Волга вливалась в водохранилище, на вытоптанной траве стояли легковушки, палатки, дымили кострища — наезжего народу было, как маку. Дело понятное, махнуть на лето в Крым или Сочи нынче по ценам было почти то же самое, что смотаться в Ниццу, путевки от профсоюзов накрылись, и столичный трудовой народ осваивал то, что поближе.

Людей, несмотря на будний день, было много. Над берегом стелились шашлычные дымы, вопила детвора, полощась на мелкоте, орали бесчисленные магнитофоны, пляж почти сплошь был устлан подгорающей на солнце плотью.

Мне надо было на противоположный берег, туда, где над водой возвышался крутой обрыв!

Река здесь, в черте города, не очень разливистая, километр с небольшим, плаваю я с детства как рыба, так что самое трудное для меня было — это чтобы не прихватил на фарватере катерок водоспасателей: туда заплывать было запрещено.

Нашу бывшую усадьбу Щеколдины огородили со всех сторон высоченным забором, не прикрыта она была только с берега, там, откуда начиналась лестница вниз. Внизу они построили причал на бетонных сваях. На расстоянии ничего толком разглядеть было нельзя, но я была абсолютно уверена, что Гришка там, у них.

У причала был ошвартован белый катер с открытой низкой рубкой, но людей, кажется, на нем не было.

Я переоделась в кабинке в купальник, высмотрела на пляже приличное по виду семейство — мужа и жену с двумя детьми, попросила их присмотреть за моим барахлишком и пошла в воду.

Заплыла повыше по течению неторопливым брассом и легла на спину, если водоспасатели поднимут хай, буду врать, что меня просто занесло течением.

Все туг было изучено и исплавано сотни раз, так что я просто полеживала, раскинув руки и ноги, и чуть-чуть подгребала.

Проплывая мимо фарватерного бакена, я глянула на причал. Видно было плохо. Миновав середину пути, я вновь посмотрела туда и в этот раз все видела прекрасно. Я не могла ошибиться: на причале стоял и курил Кен. В своей «капитанке», полосатой кофте и белых джинсах.

По лестнице спускался загорелый до черноты, полуголый Зюнька. Из одежды на нем были только плавки и толстая «голда» на груди. Он нес два чемодана из желтой кожи. Что-то сказал Кену, тот засмеялся и кивнул, а Зиновий забросил чемоданы в катер и начал отвязывать швартовый конец. По лестнице вниз уже спускалась мадам Щеколдина, в белом купальном халате и соломенной шляпке. Она вела за руку Гришуню. Он был босой, в шортиках и кавказской панаме.

Я хотела заорать, но только воды нахлебалась.

Когда проморгалась, катер уже, порыкивая движком, отходил от причала, а Щеколдина смотрела вслед ему из-под ладони.

Все понятно: она, как всегда, все точно просчитала, и они убирают Гришку подальше. Но при чем тут Кен?

Очень скоро я поняла при чем. Только теперь, пытаясь приподнять себя в воде, я разглядела, куда направился катер. У пассажирского дебаркадера, близ которого швартуются дальнорейсовики типа Москва — Астрахань, медленно разворачивалась большая двухмачтовая яхта с черным корпусом. Паруса были очехлены, и она отрабатывала только двигателями. На корпусе была надпись «Хантенгри». По борту был спущен трап, к которому Зюнька приткнул катер. Зюнька поднялся на борт, неся хохочущего Гришку на закорках. На катере обнаружился какой-то парень, который поднял наверх чемоданы. Затем поднялся Кен. На яхте выбрали трап, и она, описав дугу по реке, развернулась в сторону водохранилища. Парень полез в рубку и погнал катер назад, к обрыву.

Яхта шла не на Москву, это я понимала.

И еще поняла, что, кажется, с Гришуней — навсегда.

И мое барахтанье не имеет никакого смысла.

Меня добили.

Единственное, чего я не могла понять, — с чего в компании с Щеколдиными возник Кенжетаев. Конечно, они не могли не быть знакомы. Сим-Сим как-то обмолвился, что именно Кен пробивал долговременную аренду на землю и строения на территории у местных властей. Значит, у Щеколдиной? Кажется, там была какая-то нелепица. Здание можно было купить, а землю нет. Только в аренду.

Когда я доплыла до дебаркадера, врубив все свои мощности и чувствуя, что безнадежно потеряла прежнюю пловецкую форму, яхты на реке уже видно не было. На дебаркадере сидел пьяный в дымину дед и ловил на удочку что-то.

— Эй, дедулька, куда «Хантенгри» ушла? Которая тут стояла?

— А хрен его знает… Они теперь никого не спрашивают. Приходят, уходят… Куда схочут! Хозяева! — сплюнул он в воду.

В Москву я вернулась поздним вечером на электричке. «Дон Лимона» со стоянки в Дубне забирать не стала, осознавала, что, если сяду за баранку, расшибусь. Посмотрела в квиток, оказывается, я заплатила вперед за три дня. Ну и черт с ним, с «Дон Лимоном». Вообще со всем.

Домой идти и не думала. Дома была привычная Арина и щенок, от которого будет еще поганей.

Элга?

А кто я ей? Кто она мне? Тем более у нее свой свет в окошке — Михайлыч. А у меня в моих окнах — тьма.

Я полезла в сумку. В сумке было мокро. Оказывается, я в нее сунула мокрый купальник. Деньги были тоже мокрые, но червонец, он и мокрый червонец, доллар тем более.