История морских разбойников - Иоганн Архенгольц фон

Слова Эль-Газиля заключали в себе такое сильное и глубокое убеждение, что они поколебали каида. Продолжение разговора этого довершило дело, начатое страхом. Мысль о гибнущем отечестве явилась губернатору и преследовала его в продолжение всей бессонной ночи. Ему казалось, что он слышит тайный голос, повелевающий ему присоединиться к недовольным и взяться за оружие для блага народного. Наутро, он решился безвозвратно.

— Хорошо, — воскликнул Эль-Газиль, — но не надо ограничиваться пустыми словами. Время дорого: каждый час, потерянный нами, может упрочить счастье изменника, низвергнем тирана, нас угнетающего!

Вскоре возмущение сбросило маску и открыто пробегало по улицам Каджиара, сзывая всех к оружию и объявляя Бен-Гумейа лишенным престола, но Абен-Абу отказался принять начальство над бунтовщиками. «Если гибель тирана, — сказал он, — необходима, то я слишком люблю свое отечество, чтобы защищать эмира, но не хочу принять на душу участия в его убийстве. Бен-Гумейа близкий родственник мой и не моя рука должна поразить его».

— Мы уважаем твои доводы, — сказал жестокий Эль-Газиль, — оставайся здесь, найдется еще довольно добрых мавританских мечей, чтобы в законной войне снести голову нечестивцу, торгующему остатками благородного народа.

Между тем, крики людей, которые вооружались и спешили построиться в ряды, раздавались со всех сторон. Эль-Газиль явился посреди них и выбрал 300 отборнейших воинов, которые должны были сопровождать его до Андаракса, где жил Бен-Гумейа. На пути присоединился к нему еще отряд турков. Эль-Газиль объяснил им, как важны для успеха величайшая осторожность и благоразумие, чтобы избегнуть подозрения и сопротивления войск, находившихся в Андараксе. Наставления его имели полный успех.

Бен-Гумейа, уверенный, что прибытие этого отряда есть следствие грамоты к Абен-Абу, приготовлялся к принятию этих преданных ему людей. Ворота городские отворились перед новоприбывшими, которые стали в боевой порядок на площади Базара. Подтвердив подчиненным офицерам не предпринимать никаких враждебных действий, не получив от него знака, Эль-Газиль отправился в жилище эмира.

Измену его встретил самый радушный прием.

— Чем возмогу я когда-нибудь наградить столько ревности и деятельности? — спросил Бен-Гумейа, прижимая к груди своей изменника.

— Человеку, — отвечал холодно Эль-Газиль, — который заботится об истинной пользе отечества и государя, не следует никакой награды.

— Сколько воинов привел ты из Каджиара?

— Трехсот мавров, преданных мне душой и телом, и подкрепление из турков, которых двойное жалованье сделает надежными защитниками.

— А что делает Абен-Абу?

— Некоторые меры предосторожности, необходимые на время отлучки, задержали его, но я надеюсь, что он скоро прибудет с сильным отрядом. Сегодня же мы можем занять все посты, охраняющие твое жилище.

— Слава Аллаху! — воскликнул эмир, — потому что я окружен людьми подозрительными и поминутно получаю самые неприятные известия о состоянии умов.

— Да успокоится наш милостивый владыка, я предвидел все, он довольно могуществен, чтобы уничтожить всякого, кому бы вздумалось противиться мне.

— Но половина андарахских мавров станет против тебя?

— Другой половины будет достаточно, чтобы унять их, а мой верный отряд будет наблюдать за их подозрительным повиновением. Я охотно сейчас решил бы дело неожиданным ударом, а между тем, соединяя силу с благоразумием, желал бы удалить из города, под каким-нибудь предлогом, ту часть войска, которая возбуждает твои подозрения, заботу о твоей особе надо поручить верной страже.

— Я позаботился об этом, — сказал эмир, — пятьдесят отборных воинов день и ночь окружают меня…

— И ты доверяешься им? — воскликнул Эль-Газиль с иронической улыбкой. — Признаюсь, мне очень хочется не сомневаться в их преданности, но отряд, пришедший из Каджиара, кажется мне, гораздо вернее.

— Может быть, — возразил Бен-Гумейа, — и как это твое мнение, то действуй по своему усмотрению. Возлагаю на одного тебя заботу распоряжаться всем. Ступай же, верный друг, и будь уверен в признательности твоего государя.

Эль-Газиль торопливо вышел. Жестокая радость наполняла его душу, судьба доставляла ему верное мщение, но надо было поспешить. По приказанию его, все выходы дворца заняты были заговорщиками, внутренняя стража и особенная при эмире поручена воинам из Каджиара, которых подложная грамота эмира приговорила к смерти. Все эти распоряжения были исполнены с такой ловкостью, скоростью и с таким единством, тайна сохранена так хорошо, что никто не мог предвидеть страшной драмы, которой должен был заключиться этот день.

Около вечера эмир, исполненный пагубной доверчивости, лег спать в обыкновенное время. Когда весь город был объят первым сном, убийцам подан сигнал. Эль-Газиль, в сопровождении шести турков, беспрепятственно проник во дворец. Эти люди, жаждавшие крови, остановились в нижней зале для совещания.

В это самое время, Бен-Гумейа вскочил спросонок от прикосновения руки, сильно толкавшей его. Знакомый голос заставил его содрогнуться: это была прелестная Кармен, стоявшая у его изголовья во всем беспорядке, причиняемом ужасом.

— Встань, — говорила она дрожащим голосом, — встань, Бен-Гумейа, и вооружись, — измена бодрствует во время твоего сна и убийство исходит по ступеням, ведущим к твоему чертогу.

— Что я слышу! Не мрачный ли это сон?

— Повелитель мавров, прислушайся! Слышишь ли эти шумные крики и этот стук оружия…

— Успокойся, моя возлюбленная: это голоса часовых, перекликающихся в темноте…

— Нет, это голос Эль-Газиля… твоего коварного родственника… который через минуту… будет твоим убийцей!

— Эль-Газиль!.. О, нет, это невозможно!

— Слушай… шум усиливается и приближается…

Дверь спальни уступает напору и с треском отворяется. Эль-Газиль с лицом, искаженным дикой радостью, приближается с палачами. Донья Кармен бросается вперед, чтобы защитить эмира, но Эль-Газиль грубо отталкивает ее и, сделав шаг вперед, говорит: «Бен-Гумейа, благородный родственник мой, час моей мести пробил. Ты похитил у меня эту женщину, я, в свою очередь, пришел отнять у тебя скипетр и жизнь».

— Аллах велик! Неужели Эль-Газиль говорит мне такие слова?

— Если ты не узнаешь ни лица моего, ни голоса, то узнаешь острие моего меча…

— Изменник!

— Сохрани это название для себя. Надо было наказать ренегата, который хочет продать испанцам последних сынов Гранады, никто не осмеливался исполнить эту обязанность, я принял ее на себя, чтобы одним ударом отомстить за отечество и насытить свою ненависть!

Тогда турки, по знаку Эль-Газиля, бросились на эмира. Напрасно мужественная испанка заслоняла его собой, преданность ее мешала только Бен-Гумейе защищаться. Обоих заключили в оковы. Эль-Газиль увлек молодую женщину в свой дом, чтобы насытить над ней и страсти свои и мщение.

Когда этот исступленный мавр насытил над пленницей месть свою, тогда донья Кармен перешла в руки невольников и была засечена розгами. Бен-Гумейа, запертый в сило (конические колодцы с каменными стенами, в которых арабы сберегают хлеб), вышел из него через три дня, чтобы быть приговоренным горскими предводителями, по наущению Эль-Газиля, к смерти за измену отечеству.

На следующий день несчастный эмир был выведен на площадь Андаракса при проклятии народа. Горесть его достигли высшей степени, когда он увидел перед собой Эль-Газиля, облеченного знаками власти. Прежде чем склонить голову на плаху, ренегат громогласно

раскаялся в святотатстве, им совершенном, и объявил, что смерть его заслуженное наказание за низкую измену вере. «Что же касается до тебя, Эль-Газиль, — воскликнул он, — не гордись слишком пустыми почестями, которые ты приобрел своей изменой, мщение и честолюбие твое привели меня сюда, но измена не принесет тебе счастья. Запомни последние слова человека умирающего: на небесах есть Бог, который рано или поздно накажет тебя!..»

Таковы были слова Бен-Гумейа, но враг его не дал ему времени договорить, дрожь пробежала по рядам зрителей. По знаку Эль-Газиля, палачи потянули в противоположные стороны веревку, навернутую на шею эмира, который не имел даже утешения умереть от меча, как люди благородные.

Это происшествие было как бы предзнаменованием последних ударов, долженствовавших пресечь предсмертные судороги побежденного народа. Эль-Газиль не долго наслаждался плодами своей измены: принужденный доказать блистательным подвигом свои права на верховную власть, он погиб с отборным отрядом горцев в смелой экспедиции. После смерти его инсургенты, не находя более начальников, способных соединить их под одним знаменем, слабо и без связи сопротивлялись натискам испанских войск. Партизанская война, ими начатая, прекратилась от недостатка в сосредоточенности направления. Преследуемые, травимые подобно диким зверям, они были наконец принуждены отказаться от земли, которую считали своей, и отправились в Африку просить убежища и защиты от жадности и нетерпимости того самого народа, который прежде обходился с ними гораздо великодушнее.