Путешественница. Книга 2: В плену стихий - Диана Гэблдон

Штерн, несколько смутившись, бросил на меня извиняющийся взгляд.

— Во время предыдущего визита, я… хм… пополнил свою коллекцию несколькими интересными экземплярами паразитов, извлеченными из, хм, экскрементов овец отца Фогдена, — пояснил он.

— Страшенные такие червяки, — подтвердил, припоминая, священник. — И здоровущие! Иные не меньше фута в длину!

— Не более восьми дюймов, — с улыбкой уточнил Штерн и, взглянув на ближайшую овцу, положил руку на свой коллекционный мешок, словно в предвкушении скорого и существенного вклада в науку. — Кстати, средство, которое я вам посоветовал применить, подействовало?

Отец Фогден наморщил лоб, мучительно пытаясь вспомнить, о каком средстве идет речь.

— Скипидарное вливание, — напомнил натуралист.

— О да! — Солнце освещало худощавое лицо священника и ласкало нас своими лучами. — Конечно, конечно. Да, это сработало превосходно! Некоторые, правда, умерли, но остальные полностью исцелились. Прекрасно, просто прекрасно!

Неожиданно отцу Фогдену показалось, что он не проявляет надлежащего гостеприимства.

— Но вы непременно должны заглянуть ко мне: я как раз собирался пообедать.

Он повернулся ко мне.

— А вы, я полагаю, миссис Штерн?

Признаться, при упоминании о восьмидюймовых кишечных паразитических червях у меня чуть не вывернуло желудок, но стоило прозвучать волшебному слову «пообедать», как он унялся и заурчал.

— Нет, но мы были бы рады воспользоваться вашим гостеприимством, — церемонно проговорил Штерн. — Прошу разрешения представить мою спутницу: миссис Фрэзер, кстати, ваша соотечественница.

При этих словах глаза Фогдена, бледно-голубые, но удивительно яркие на солнечном свету, округлились.

— Англичанка? — Он с трудом верил своим ушам. — Здесь?

Его круглые глаза обозрели пятна грязи и соли на разорванном платье. Оценив мое плачевное положение, Фогден моргнул, шагнул вперед и с величайшей учтивостью склонился над моей рукой.

— Ваш покорный слуга, мадам, — сказал он, выпрямился и указал на развалины, на холме. — Mi casa es su casa. Мой дом — ваш дом.

Он свистнул, и из зарослей высунулась мордочка маленького спаниеля.

— Людо, у нас гости, — с сияющим видом сообщил священник, — Разве это не прекрасно?

Крепко подхватив меня под локоток, а другой рукой вцепившись в пучок шерсти на загривке овцы, он направил нас обеих к фазенде де ла Фуэнте, то есть усадьбе у источника, предоставив Лоренцу Штерну следовать позади.

Откуда взялось такое название, стало понятным, как только мы ступили на запущенный двор: облачко стрекоз вилось над наполовину заросшим водорослями водоемом в углу. Судя по всему, то был естественный источник, заключенный в камень при строительстве дома. Не меньше дюжины лесных куропаток, всполошившись, метнулись из-под наших ног по потрескавшимся плитам, вздымая пыль. Исходя из всего увиденного, можно было предположить, что нависавшие над патио деревья служили им привычным обиталищем, и уже довольно давно.

— …И таким образом мне выпала несказанная удача встретить в этот вечер в мангровых зарослях миссис Фрэзер, — заключил Штерн. — Я подумал, что вы, может быть… О, взгляните, какая красота! Какой великолепный экземпляр odonata!

Последнее заявление было сделано тоном, в котором смешались удивление и восторг. Он бесцеремонно протолкнулся мимо нас и всмотрелся в тень под пальмовой крышей, где здоровенная, никак не меньше четырех дюймов в размахе крыльев, стрекоза металась туда-сюда, вспыхивая огнем всякий раз, когда ловила в полете один из проникавших сквозь дырявую крышу лучей солнца.

— О, если вам угодно! Добро пожаловать в гости.

Наш хозяин добродушно махнул на стрекозу рукой.

— Ну-ка, Бекки, живо туда, шевели копытцами.

Он направил овцу в патио, хлопнув по крестцу. Она фыркнула забежала внутрь и тут же принялась поедать плоды, опавшие с нависавшей над старой стеной раскидистой гуавы.

Таких деревьев, обрамлявших патио, было несколько, и они разрослись так, что во многих местах их кроны перекрывались, делая часть внутреннего двора похожим на тоннель или коридор с лиственной крышей, ведущей к темной пещере — входу в дом.

Подоконник был покрыт пылью и усыпан опавшими розовыми листьями бугенвиллеи, но под ним поблескивал гладкий, незапятнанный пол. Внутри казалось темно после сияющего снаружи солнца. Когда глаза привыкли к полумраку, я стала с любопытством озираться по сторонам.

Комната была незатейливая, темная, холодная, всю ее обстановку составляли длинный стол, несколько табуретов и стульев да маленький буфет, над которым висел большущий образ в испанском стиле — изможденный, бледный на фоне мрака Христос с эспаньолкой, указующий скелетообразной рукой на трепещущее в его груди окровавленное сердце.

Сие устрашающее видение поразило мой взор за миг до того, как я сообразила, что в комнате находится кто-то еще. Тени в углу сгустились, слились воедино и сформировались в маленькую круглую физиономию с явно зловредным выражением. Я заморгала и отступила. Женщина — ибо то была женщина — шагнула вперед, вперив в меня немигающий, как у овцы, взгляд черных глаз.

Росту в ней было не больше четырех футов, из-за чего толстое тело походило на приземистый пень и казалось совершенно одинаковым в обхвате повсюду: что в плечах, что в груди, что в талии, что ниже. Голова представляла собой небольшой шар, посаженный на этот пень практически без шеи, а над указанным шаром торчал еще один, поменьше, — узел собранных наверх седых волос. Кожа ее, то ли от природы, то ли от солнца, имела красновато-коричневый оттенок, и в целом она походила на неуклюжую, грубо вырезанную из дерева куклу.

— Мамасита[12], — по-испански обратился священник к этому изваянию, — представляешь, какая удача! У нас сегодня гости. Ты ведь помнишь сеньора Штерна?

Он указал жестом на Лоренца.

— Si, claro. Да, конечно, — ответило странное создание, не разлепив невидимых губ. — Он христопродавец. А кто эта puta alba?[13]

— Это сеньора Фрэзер, — как ни в чем не бывало ответил отец Фогден. — Несчастная леди стала жертвой кораблекрушения, мы должны помочь ей, чем можем.

Мамасита медленно оглядела меня с головы до ног. Она ничего не говорила, но ноздри ее раздувались от бесконечного презрения.

— Еда готова, — буркнула она наконец и отвернулась.

— Замечательно! — радостно воскликнул священник. — Мамасита приветствует вас: она принесла нам еду. Не желаете ли присесть?

На столе уже стояла большая щербатая глиняная тарелка и лежала деревянная ложка. Священник достал из буфета еще пару тарелок с ложками, плюхнул их на стол и жестом пригласил нас садиться.