Сумма теологии. Том VII - Фома Аквинский

Отвечаю: рабский страх может быть злым только по причине рабства. В самом деле, рабство противоположно свободе. И коль скоро «свободный есть сам для себя причина»[185], то раб – это тот, кто действует не как причина своих собственных действий, а как тот, кто подвигается извне. Но все, что делается из любви, делается, если так можно выразиться, по причине самого себя, поскольку движение к действию осуществляется посредством собственной склонности действующего, и потому делание из любви противоречит самому понятию рабства. Следовательно, рабский страх как таковой противоречит любви, точнее, если рабство присуще страху, то рабский страх является просто злым, что подобно тому, как прелюбодеяние просто зло, поскольку то, что делает его противоположным любви, присуще непосредственно его виду.

Однако это рабство не присуще виду рабского страха, что подобно тому, как ничто не делает безжизненность присущей виду безжизненной веры. Действительно, свой вид моральный навык или акт получает от объекта. Но объектом рабского страха является наказание, а то, любимо ли то благо, которому противоположно наказание, как конечная цель, когда наказания страшатся как наибольшего из зол, как это бывает с теми, кто лишается небесной любви, или же [напротив] наказание определяет к Богу как к цели, когда его не страшатся как наибольшего из зол, как это бывает с теми, кто обладает любовью, является акцидентным. Ведь вид навыка не разрушается теми своими объектами и целями, которые определяют к последующей цели. Следовательно, рабский страх субстанциально добр, а само рабство – зло.

Ответ на возражение 1. Это высказывание Августина должно относить к человеку, который делает что-либо из рабского страха как такового, то есть из страха перед наказанием при полном безразличии к правосудности.

Ответ на возражение 2. Рабский страх по своей субстанции не есть порождение гордыни, а само его рабство связано с тем, что человек не желает посредством любви подчинить свои страсти ярму правосудности.

Ответ на возражение 3. Любовь по расчету – это такая любовь, которою любят Бога ради мирских благ, и сама по себе она противоположна возвышенной любви так, что любовь по расчету всегда зла. Но рабский страх по своей субстанции предполагает просто страх перед наказанием и не зависит от того, является ли то, чего страшатся, изначально злым.

Раздел 5. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ РАБСКИЙ СТРАХ СУБСТАНЦИАЛЬНО ТЕМ ЖЕ, ЧТО И СЫНОВНИЙ СТРАХ?

С пятым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что рабский страх субстанциально суть то же, что и сыновний страх. В самом деле, очевидно, что сыновний страх так относится к рабскому, как живая вера – к безжизненной, поскольку одно сопровождается смертным грехом, а другое – нет. Но живая и безжизненная вера субстанциально суть одно и то же. Следовательно, рабский страх субстанциально суть то же, что и сыновний страх.

Возражение 2. Далее, навыки разнятся посредством своих объектов. Но у рабского и сыновнего страха один и тот же объект, поскольку тем и другим боятся Бога. Следовательно, рабский и сыновний страх субстанциально суть одно и то же.

Возражение 3. Далее, как человек надеется на наслаждение Богом и на Его благорасположение, точно так же он боится быть отделенным и наказанным Богом. Но, как уже было сказано (17, 2), одной и той же надеждой мы надеемся и наслаждаться Богом, и получать от Него другие знаки Его милости. Следовательно, сыновний страх, которым мы боимся быть отделенными от Бога, является тем же самым, что и рабский страх, которым мы боимся Его наказаний.

Этому противоречит сказанное Августином о том, что существуют два страха, один из которых – рабский, а другой – сыновний, или целомудренный.

Отвечаю: надлежащим объектом страха является зло. И так как действия и навыки, как было показано выше (IM, 54, 2), разнятся согласно своим объектам, то из этого с необходимостью следует, что различные виды страха должны соответствовать различным видам зла.

Но, как уже было сказано (2), зло наказания, которого избегает рабский страх, отличается по виду от зла греха, которого избегает сыновний страх. Отсюда очевидно, что рабский и сыновний страх отличаются по виду и не являются субстанциально одним и тем же.

Ответ на возражение 1. Живая и безжизненная вера отличаются не со стороны объекта, поскольку каждой из них верят и в Бога, и Богу, но со стороны чего-то внешнего, а именно присутствия или отсутствия любви, и потому они не отличаются субстанциально. В свою очередь рабский и сыновний страх отличаются со стороны своих объектов, и потому приведенная аналогия неудачна.

Ответ на возражение 2. Рабский и сыновний страх не относятся к Богу под одним и тем же аспектом. В самом деле, рабский страх рассматривает Бога как причиняющего наказание, тогда как сыновний страх рассматривает Его не как причиняющего преступление, а, пожалуй, как предел, от которого можно отдалиться посредством преступления. Следовательно, совпадение объекта, а именно Бога, не доказывает видовое совпадение страха, поскольку и естественные движения отличаются по виду согласно различию их отношений к некоторому одному пределу, например, движение от белизны по виду отлично от движения к белизне.

Ответ на возражение 3. Надежда рассматривает Бога как начало не только наслаждения Богом, но и какого бы то ни было благорасположения вообще, чего нельзя сказать о страхе, и потому аналогия неудачна.

Раздел 6. СОХРАНЯЕТСЯ ЛИ РАБСКИЙ СТРАХ С ПРИХОДОМ ЛЮБВИ?

С шестым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что с приходом любви рабский страх не сохраняется. Ведь сказал же Августин, что «когда любовь занимает свое обиталище, она прогоняет приуготовивший для нее это место страх».

Возражение 2. Далее, «любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим. 5:5). Но «где Дух Господень, там – свобода» (2 Кор. 3:17). И коль скоро свобода исключает рабство, то похоже на то, что с приходом любви рабский страх исчезает.

Возражение 3. Далее, в той мере, в какой наказание уменьшает собственное благо, рабский страх обусловливается любовью к себе. Но любовь к Богу устраняет любовь к себе, поскольку побуждает нас презирать себя, о чем свидетельствует Августин, говоря, что «град Божий создан любовью к Богу, дошедшей до презрения к себе»[186]. Следовательно, похоже, что с приходом любви рабский страх устраняется.

Этому противоречит сказанное нами выше (4) о том, что рабский страх является даром Святого Духа. Но дары Святого Духа не устраняются любовью, посредством которой Святой Дух пребывает в нас. Следовательно, с приходом любви рабский страх сохраняется.

Отвечаю: рабский страх есть следствие любви к себе, поскольку он суть страх перед наказанием, которое является пагубным для своего [частного] блага. Поэтому страх перед наказанием, как и любовь к себе, совместим с любовью к горнему – ведь то, что человек любит свое собственное благо, и то, что он боится лишиться его, сводится к одному и тому же.

Затем, любовь к себе может относиться к возвышенной любви трояко. Во-первых, как противоречащая любви к горнему, а именно когда целью человека является [непосредственно] любовь к собственному благу. Во-вторых, как часть любви к горнему, а именно когда человек любит себя ради Бога и в Боге. В-третьих, как отличная от нее, однако не противоречащая, а именно когда человек любит себя со стороны собственного блага, но при этом не рассматривает его как свою цель, что подобно тому, как можно любить своего ближнего некоей особой любовью, отличной от утвержденной на Боге возвышенной любви, например, когда мы любим его за оказываемые им услуги, или в силу кровного родства, или по какой-либо иной человеческой причине, которая, однако, вполне совестима с любовью к горнему

Соответственно этому страх перед наказанием в одном случае является частью любви к горнему поскольку отделение от Бога – это наказание, которого чрезвычайно страшится любовь, и это суть целомудренный страх. В другом случае он противоречит любви к горнему, а именно когда человек страшится того наказания, которое противоположно его природному благу как то главное зло, которое противостоит любимому им как цель благу, и такой страх перед наказанием несовместим с любовью к горнему В ещё одном случае страх перед наказанием субстанциально отличен от целомудренного страха, поскольку человек боится наказуемого зла не потому, что оно отделяет его от Бога, а потому, что оно пагубно для его собственного блага. Однако при этом он не полагает это благо своею целью, и потому не страшится этого зла как главного для себя зла. Такой страх перед наказанием совместим с любовью к горнему но рабским его можно назвать только в том случае, когда, как было разъяснено выше (4), наказания страшатся как главного зла. Следовательно, тот страх, который является рабским, с приходом любви к горнему устраняется, но субстанция рабского страха с приходом этой любви может сохраниться, что подобно тому, как с ее приходом может сохраниться и любовь к себе.