Сумма теологии. Том VII - Фома Аквинский

Ответ на возражение 1. Дамаскин различает страх как душевную страсть, тогда как рассматриваемое разделение страха произведено с точки зрения отношения к Богу, что было разъяснено нами выше.

Ответ на возражение 2. Нравственное добро в первую очередь заключается в обращении к Богу, а нравственное зло – в отвращении от Него. Поэтому все вышеупомянутые страхи подразумевают или нравственное зло, или нравственное добро. Но естественный страх предшествует нравственному добру и злу, по каковой причине в приведенный перечень страхов он не включен.

Ответ на возражение 3. Отношение раба к господину основано на власти, которую господин имеет над своим рабом, тогда как отношение сына к отцу или жены к мужу, напротив, основано на привязанности сына к отцу, которому он подчиняет себя, или на привязанности жены к мужу, с которым она связывает себя союзом любви. Поэтому сыновний и целомудренный страх означают одно и то же; в самом деле, по причине небесной любви Бог есть наш Отец, согласно сказанному [в Писании]: «Вы приняли духа усыновления, которым взываем: «Авва!» (Отче!)» (Рим. 8:15), и по причине той же самой небесной любви Он называется нашим супругом, согласно сказанному [в Писании]: «Я обручил вас единому Мужу, чтобы представить Христу чистою девою» (2 Кор. 11:2). Рабский же страх с ними никак не связан, поскольку в его определение не входит любовь.

Ответ на возражение 4. Эти три страха связаны с наказанием, но по-разному. В самом деле, житейский, или человеческий, страх относится к наказанию, которое отвращает человека от Бога, причем причиняют его или угрожают им враги Божий. [С другой стороны] рабский и изначальный страхи относятся к наказанию, посредством которого люди привлекаются к Богу, и это наказание причиняет или угрожает им Бог, причем рабский страх относится к этому наказанию первично, а изначальный – вторично.

Ответ на возражение 5. Коль скоро внешние блага принадлежат телу, то уклоняется ли человек от Бога из страха утратить свои мирские блага или же из страха лишиться благополучия своего тела есть по сути одно и тоже. Поэтому оба эти страха в настоящем случае представлены одним, хотя ими страшатся разных зол вследствие того, что они соответствуют желанию разных благ. Последнее различие обусловливает видовое различие грехов, которым, впрочем, общо одно: все они отвращают человека от Бога.

Раздел 3. ВСЕГДА ЛИ ЖИТЕЙСКИЙ СТРАХ ЯВЛЯЕТСЯ ЗЛЫМ?

С третьим [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что житейский страх зол не всегда. В самом деле, в отношении людей он, похоже, суть своего рода человеческий страх. Но некоторых обвиняют в том, что они не испытывают его в отношении людей, как, например, того неправедного судью, о котором читаем [в Писании], что он «Бога не боялся и людей не стыдился» (Лк. 18:2). Следовательно, похоже, что житейский страх не всегда является злым.

Возражение 2. Далее, житейский страх, похоже, связан с наказанием, причиняемым светской властью. Но подобными наказаниями нас стимулируют к добрым поступкам, согласно сказанному [в Писании]: «Хочешь ли не бояться власти? Делай добро – и получишь похвалу от нее» (Рим. 13:3). Следовательно, житейский страх не всегда является злым.

Возражение 3. Далее, похоже, что находящееся в нас по природе не является злым, поскольку все наши естественные дары – от Бога. Но человеку естественно бояться и телесного ущерба, и утраты мирских благ, посредством которых поддерживается нынешняя жизнь. Следовательно, похоже, что житейский страх не всегда является злым.

Этому противоречит сказанное Господом: «Не бойтесь убивающих тело» (Мф. 10:28), каковыми словами нам запрещается житейский страх. Но Бог запрещает только злое. Следовательно, житейский страх является злым.

Отвечаю: как было показано выше (II-I, 1, 3; II-I, 18, 1; II-I, 54, 2), моральные акты и навыки получают свое определение и вид от своих объектов. Затем, надлежащим объектом движения желания является конечное благо, так что, в конце концов, каждое движение желания получает свое определение и вид от надлежащей ему цели. В самом деле, если кто-либо определяет жадность как любовь к работе на том основании, что люди работают из жадности, то такое определение будет неправильным, поскольку для жадного работа является не целью, а средством; целью же, к которой он стремится, является богатство, и потому жадность правильно определять как желание или любовь к богатству, а это – зло. И точно так же любовь к миру в строгом смысле слова является той любовью, посредством которой человек доверяет миру как своей цели, и потому любовь к миру всегда зла. Далее, страх есть порождение любви, поскольку, согласно Августину, человек боится утратить то, что он любит[182]. Но житейский страх суть то, что произрастает из любви к миру как из злого корня, по каковой причине житейский страх всегда зол.

Ответ на возражение 1. Относиться к людям можно двояко. Во-первых, как к таким, в которых есть нечто божественное, например, благо добродетели, благодати или, по крайней мере, естественного образа Божия, и в указанном смысле должно обвинять тех, которые никак не относятся к людям. Во-вторых, можно относиться к людям как к таким, которые противны Богу, и в указанном смысле отсутствие отношения к людям достойно похвалы; так, мы можем прочесть [в Писании], что Елисей, как и Илия, «во дни свои не трепетал пред князем» (Сир. 48:13).

Ответ на возражение 2. Когда светская власть причиняет наказание для того, чтобы уберечь людей от греха, она действует как служитель Божий, согласно сказанному [в Писании]: «Он – Божий слуга, отмститель в наказание делающему зло» (Рим. 13:4). Однако в указанном смысле страх перед светской властью является частью не житейского, а рабского или изначального страха.

Ответ на возражение 3. Человеку естественно избегать телесного ущерба и утраты мирских благ, но совершение ради этого неправедных поступков противно естественному разуму Поэтому Философ говорит, что существуют некоторые поступки, а именно греховные дела, к совершению которых не должен вынудить нас никакой страх, поскольку лучше претерпеть любые муки, чем совершить подобное[183].

Раздел 4. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ РАБСКИЙ СТРАХ ДОБРЫМ?

С четвертым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что рабский страх не является добрым. В самом деле, если пользоваться вещью дурно, то и сама вещь будет дурной. Но пользование рабским страхом дурно, поскольку глосса на слова [из Послания к римлянам] (Рим. 8:15) говорит, что «если человек что-либо из страха делает, то хотя бы он доброе делал, добрым это не сделает». Следовательно, рабский страх не является добрым.

Возражение 2. Далее, недоброе произрастает из греховного корня. Но рабский страх произрастает из греховного корня. Так, Григорий, комментируя слова [Писания]: «Для чего не умер я, выходя из утробы?» (Иов. 3:11), говорит: «Когда человек страшится наказания, которое возникает как следствие его греха и утраты им любви к общению с Богом, то этот его страх есть порождение гордыни, а не смирения»[184]. Следовательно, рабский страх является злым.

Возражение 3. Далее, как любовь по расчету противоположна возвышенной любви, точно так же и рабский страх, похоже, противоположен страху целомудренному. Но любовь по расчету всегда зла. Следовательно, таков же и рабский страх.

Этому противоречит следующее: от Святого Духа не может быть никакого зла. Но рабский страх – от Святого Духа, поскольку глосса на слова [из Послания к римлянам]: «Вы не приняли духа рабства…» и т. д. (Рим. 8:15) говорит: «Одним и тем же духом даруется два страха, а именно рабский и целомудренный страх». Следовательно, рабский страх не является злым.

Отвечаю: рабский страх может быть злым только по причине рабства. В самом деле, рабство противоположно свободе. И коль скоро «свободный есть сам для себя причина»[185], то раб – это тот, кто действует не как причина своих собственных действий, а как тот, кто подвигается извне. Но все, что делается из любви, делается, если так можно выразиться, по причине самого себя, поскольку движение к действию осуществляется посредством собственной склонности действующего, и потому делание из любви противоречит самому понятию рабства. Следовательно, рабский страх как таковой противоречит любви, точнее, если рабство присуще страху, то рабский страх является просто злым, что подобно тому, как прелюбодеяние просто зло, поскольку то, что делает его противоположным любви, присуще непосредственно его виду.