Нуониэль. Часть первая - Алексей Николаевич Мутовкин

считать. Много кучек из зёрнышек понаделает! А ты у неё и спросишь: «Тиса, дитятко, сколько ж зёрнушек насчитала?» Она тебе в ответ: «Вот кучка на сотню зёрнушек, дядья Мот, вот на две сотни зёрнушек, а это, дядя Мот на все пят сотен зернушек». Спросишь: «И кто же тебя, родненькая, так счёту обучил? Небось папка?» А она глазки опустит и скажет: «Дяденька Навой научил. Папки нету». Сама малёхонькая, а понимает, что папку Венда не убили, а только увели. И может, ещё вернётся. А если ещё взять, что дед её, отец Венда, был братом отца Атея, то получится…

Тут Мот задумался. Думал он долго, но так ничего и не смог придумать. Но даже если бы он и озвучил родственную связь, которая получилась между похищенным Вендом и Атеем, то роли это бы не сыграло: захмелевший Ломпатри смотрел на него осоловелыми глазами. Мот глянул на своих друзей. Все они сидели молча, уставившись на костёр. Тут в лагерь вернулся Вандегриф. Он сел на свой деревянный стул со спинкой и удивлённо посмотрел на Ломпатри: его благородный спутник сильно захмелел.

– Господин Вандегриф, – шёпотом позвал своего друга Ломпатри. – Я ничего не понял.

Черноволосый рыцарь даже не хотел начинать объяснения. Ему уже давно стало ясно, что Ломпатри будет сложно понять и принять за правду то, что и у простолюдинов есть родословные. Вандегриф хлопнул своего друга по колену и заговорил:

– А что же вы, господин Ломпатри, всё никак не возьмёте в жёны какую-нибудь знатную красавицу?

– Бросьте, Вандегриф! Зачем вы спрашиваете? Наверняка вы знаете всю эту историю.

– Я знаю, а вот ваши ополченцы, – он нарочито подчеркнул это слово, – не знают.

– Будь вы неладны, господин Вандегриф, – сказал Ломпатри, полный хмельного смущения. – Я был женат.

– Бедное создание! – вставил вдруг Закич. – Кто же эта несчастная, которой довелось терпеть тебя денно и нощно?

– Терпеть ей было суждено недолго. Бедная моя Илиана!

– Ах, вот кого ты поминаешь почём зря! – заметил Закич.

Взгляд рыцаря неожиданно прояснился. Пелена хмеля на мгновение сошла, а глаза блеснули светом. То ли блеском накатившей слезы, то ли сиянием приятных воспоминаний.

– Она была молода, – продолжил Ломпатри. – Гораздо моложе меня. И когда я встретил её, я ни разу не подумал о выгоде этого союза. Я не подумал о расширении своих земель или о дивном счастье, которое имеют все, у кого жена на колено моложе. Единственное, что пронеслось в моей голове, когда я взглянул на Илиану: я хочу, чтобы мои дети росли похожими на неё.

Рыцарь вздохнул и поправил лисью шкуру, спавшую с плеча.

– Наша провинция славится богатыми охотничьими угодьями, – снова заговорил Ломпатри мечтательным голосом, полным тепла былых воспоминаний. – Я не разрешаю охотиться на крупного зверя, но на мелочь – ходи хоть каждый день. Я и сам порой выезжал. Жаль, не так часто, как хотелось бы. Знал бы по молодости, что так коротка жизнь, чаще бы махал рукой на всякие дела и отправлялся бы в леса с дружной компанией и любимыми моими псами. А в тот раз мы на волка пошли. Воська не даст соврать. И вот Илиана как чувствовала, что я хочу её с собой взять. Так и стала напрашиваться. Возьмите, говорит, меня с вами, господин рыцарь; я мешаться не буду. И ведь как знала, что я сам не предложу, а коль попросит – возьму. Выехали мы утром, когда лес подёрнут туманом. На ней зелёное платье и лисьи шкуры, вот как эти, – и Ломпатри хлопнул себя по плечу. – Верхом сидела по-дамски: на одну сторону ноги. Благо, сёдла имелись тогда такие. А я смотрю, моя Илиана вперёд глядит, ан нет да нет, на соколиного мастера да и обернётся. Мастер отправил сокола в небо, а как обратно тот лететь начал, моя Илиана к мастеру подходит, забирает рукавицу, клобук и выходит вперёд нас. Все дыхание затаили, а моя Илиана руку вытягивает, вот так, и с небес на эту тонкую руку в грубой рукавице опускается охотничий ястреб. И сколько грации в этой руке! Сколько красоты в моей Илиане! Но именно этот момент, когда птица села ей на руку, я запомнил ярче всего. Как жаль, что следующая зима выдалась столь суровой. Даже в замке, где камины и очаги горели постоянно, ветер и сырость ощущались так ясно, будто сидишь в землянке. Моя Илиана уже носила первенца, но этот ветер с моря. Это всё ненавистный ветер! Острый морской ветер. Потом траурная процессия с длинными чёрными флагами. И скорбь. И она, и не родившийся младенец… Затем началась война, и стало совсем не до семейных дел. Когда наступил мир, пришлось восстанавливать виноградники. Но важнее всего то, что после Илианы, у меня так и не появилось желания связывать себя брачными узами. А потом вот это болото, – он махнул рукою.

Вандегриф понял, что рыцарь имел ввиду свою кочевую жизнь в изгнании.

– Когда вернётесь в Атарию, король Хорад подыщет вам прекрасную партию, – подбодрил его Вандегриф.

– Но сначала я женю вас, как и договаривались, – указывая пальцем вверх, сказал Ломпатри. – Что же до короля, то когда я был в почёте у его величества, он только и думал о том, как соединить мой дом и дом Фендира Дивания. Я лучше сам возьму в жёны одну из дочерей Монда, чем позволю господину Фендиру разгуливать по моим виноградникам, как по своим собственным.

– Ну, господин Ломпатри, скажем, дочь Монда вы всегда успеете в жёны взять, – заметил Вандегриф.

– Ха! – загоготал Ломпатри. – Чудесно сказано! Однако, как человек, собирающийся хлопотать о вашем счастье, я должен знать всё о ваших сердечных делах.

– Дорогой друг, я уже давно не думаю о брачных узах. В молодости я ходил влюблённым в одну купеческую дочь; прекрасную, златовласую девушку с хорошими манерами. Каково же было моё удивление, когда отец заявил, что жениться мне возможно будет только на благородной женщине. В тот момент в моём воображении нарисовалась худая, бледная особа, взращённая в глухом замке, где нет света, и кругом воняет плесенью. Да, да, мы, купеческие молодцы, так и представляли этих благородных девушек. Для нас они все слыли бледными поганками со слабым здоровьем, вечно жалующиеся на погоду и нехватку нарядов для балов. Я рвал и метал, узнав о том, что наше юношеское счастье обречено. Но в глубине души я всё понимал. Понимал, какой чести удостоился мой отец. То, что судьба подарила нам, нельзя уничтожать. Поэтому, я уехал в наш новый надел и разорвал все связи