Нуониэль. Часть первая - Алексей Николаевич Мутовкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты бы вообще помолчал, глупый старик, – оттолкнул его Закич. – Ты терпишь издевательства Ломпатри всю жизнь, только чтобы тебя не выперли из услужения. Боишься оказаться на улице без гроша в кармане. Уж лучше быть рабом в Варварии и получать плетью по спине, чем терпеть чванливого рыцаря, который тебя в грош не ставит! Хуже твоей Савраски. А ты, рыцарь Вандегриф, можешь проткнуть меня своим благородным оружием, если считаешь, что я не прав, говоря о тебе. Впёрёд!
Закич встал перед Вандегрифом, раскинув руки в стороны. Но рыцарь ничего с ним не сделал. Он плюнул под ноги и заткнул свой мизерикорд за пояс.
– Когда ты рождаешься никем, а потом тебя начинают называть рыцарем, жизнь обретает смысл, – спокойно начал Вандегриф. – Для тебя обретает смысл. Ведь смысл жизни есть без того, знаем мы о нём или нет. Но когда ты пожил и простолюдином, и благородным, ты видишь что к чему на этом свете. Я это вижу. И более тебя, и более господина Ломпатри. Не примите это за хвастовство. Каждая капля моей чести добыта не родословной, а благородными деяниями. И за каждую каплю я сражался, каждую каплю лелеял и хранил бережно. Каждый свой вздох я взвешиваю: а не убудет ли от этого вздоха чести мне и роду моему? Прятался на конюшнях! Четыре дюжины безмозглых кабанов с гнилыми зубами и с шутками про конский навоз приходят туда, где им не рады. В Степки. Но кабанам нет дела до радости крестьян. Они достают мечи, подобранные с мёртвых королевских солдат, и требуют отдать самое дорогое. Требуют отдать детей. Это дети! Кабанам плевать, кого забирать! Им нет дела до крестьян. Нет дела до деревни, до времени года, до мечей, подобранных с бездыханных тел, до жизни и до смерти. Им вообще нет дела на этой земле. Думаешь, я испугался? Мне доводилось сражаться в неравных боях. И тогда в конюшне я был готов к бою. Если бы они сунулись ко мне и к моему Грифе, я дал бы им бой. Они бы это сражение надолго запомнили! Но я бы пал в том бою. Да, я силён, но я не всесилен. Рыцарь стоит двенадцати солдат, а солдат стоит трёх ополченцев. Я не вышел на открытый бой, но я и не побежал. И заметь они меня, я не ушёл бы из деревни. Не сел бы на Грифу и не ускакал бы прочь! Зная, что ни один скакун не догонит моего друга Грифу, я бы стал сражаться. Убежать с поля боя – это бесчестие! Не вступить в бой – мудрость.
Вандегриф замолчал и сел на стул рядом с Ломпатри, который, как ни в чём ни бывало, глядел в костёр.
– Меня от вас тошнит похлеще, чем тошнило от колбасы, когда я сбежал из дому, – сказал Закич и прыгнул через стену из листьев. Сидевшие у костра услышали, как он отвязывает свою лошадь Дунку, седлает её и скачет куда-то в даль.
После этого беседа больше не клеилась. Крестьяне один за другим засыпали, а Ломпатри и Вандегриф продолжали молча сидеть у костра, распивая брагу.
– И кто же тебя так счёту обучил, родненькая? – произнёс Ломпатри после долгого молчания.
– Что? – спросил Вандегриф.
– Этот Мот, – объяснил Ломпатри. – Он рассказывал про маленькую девочку, у которой нет отца. Она что-то ему ответила, но я не уловил главного.
– Не стоит много думать на ночь, господин Ломпатри, – сказал Вандегриф. – Поутру, вспоминая полночные мысли, будете казаться себе глупцом.
– И всё же…
Черноволосый рыцарь встал и взял у Воськи кожаный бурдюк с брагой. Он хлебнул горячего и утёр усы рукавом.
– Папки нету, господин Ломпатри, – сказал он своему другу. – Девочка ответила, что папки нету.
Нуониэль этой ночью видел сон, в котором он находился рядом с той, кому принадлежало его сердце. Он помнил её имя и то, как она выглядит. Но утром, когда холодный воздух разбудил его, всё снова забылось, а на сердце осталось лишь чувство совершившегося счастья.
Все ещё спали. Нуониэль поднялся и снял с шеи повязку. Прикоснувшись к ране, он с облегчением вздохнул – она затянулась. Вот и всё: тяжёлое ранение, чуть не лишившее его жизни, осталось в прошлом. Теперь о нём напоминал лишь грубый шрам на шее и невозможность сказать ни слова своим спутникам.
Тут нуониэлю показалось, что лошади ведут себя неспокойно. Он подошёл к стене из листьев и глянул туда, где ночевали животные. Лошадки стояли уже отвязанными. На них восседали сурового вида незнакомцы. Один из них, тот, который забрался на породистого жеребца Вандегрифа, увидев нуониэля, спешился, сделал шаг вперёд и снял со спины тугой лук. Ловким движением руки он наложил на тетиву стрелу и прицелился нуониэлю прямо в горло.
Глава 9 «Почём учение?»
«Подземные твари! Вертепы! Провались всё пропадом! Как они нас выследили? Как мы их пропустили? Почему дозорные не были на своих постах? Сброд! Сброд, а не солдаты! Тупоголовые холопы!» – негодовал про себя Ломпатри, но вслух сказал только то, что обычно говорит, когда ему плохо. Нуониэль разбудил его сразу после того, как конокрады тихой сапой отошли от лагеря, а затем рванули прочь. Лучник, целившийся в нуониэля, по какой-то причине решил не стрелять. Возможно, разбойник боялся поднять шум, а может быть, перед нуониэлем стоял простой крестьянин, смелости у которого хватило лишь на подлую кражу, но никак не на убийство.
Как только воры, выйдя из подлеска к затопленному лугу, пришпорили коней, нуониэль поспешил в красную палатку и разбудил рыцарей. Поначалу, Ломпатри не понял, в чём дело – голова у рыцаря раскалывалась, как перезрелая тыква. Даже Вандегриф, ещё непривыкший к свежему, бодрящему походному воздуху по утрам, скорее пришёл в себя после полночных возлияний. Крестьяне, проснулись в тот момент, как пришпоренные ворами кони застучали копытами по подмёрзлой земле. Когда рыцари выползли из палатки, крестьянин Мот уже обнаружил пропажу и закричал об этом на весь лес. Но очень скоро стало ясно, что криками делу не поможешь.
– Моя Илиана, видела бы ты это болото! – процедил сквозь зубы Ломпатри, стоя подбоченившись у тлеющих головёшек посреди лагеря. Если бы такой случай произошёл на войне, Ломпатри не мешкая приказал бы отхлестать часовых железными розгами. Теперь он не мог этого сделать: не потому что не шла война,
