Очерки поповщины - Павел Мельников-Печерский

Из этих попов в сороковых годах особенно уважаемы были старообрядцами беглый из Казани иеромонах Илариет и поп из села Никола-Стан Калужской губернии, Федор Соловьев. В 1825 или 1826 году рогожцы обзавелись было даже греческим архимандритом, но пьянство его было до такой степени безобразно, что и привыкшие к безобразиям попов своих старообрядцы не могли долго терпеть его и вскоре постарались выпроводить из Москвы. Ниже скажем по нескольку слов об этих пастырях Рогожского кладбища. Кроме беглых недозволенных попов, дозволенным рогожским попам, при «оскудении священства», помогали в исправлении треб раскольничьи чернецы, не имевшие рукоположения. Они съезжались в Москву, особенно к Великому посту, из Стародубья (преимущественно из Злынки), с Ветки из монастырей Макарьева, Лаврентьева и Пахомьева, с Иргиза, пока он существовал, и с Керженца. Чернецы эти проживали больше при часовнях, устроенных в домах богатых старообрядцев. Пробыв в Москве Великий пост и отпраздновав Пасху, они разъезжались по своим местам, или же пускались в странствования по России в качестве рогожских агентов для сохранения непрерывных сношений между главными пунктами поповщины.[304]

Выше было сказано, что рогожские часовни не были освящены, но литургии служились на Рогожском кладбище в походных полотняных церквах. Еще в 1789 году московские старообрядцы добыли на Иргизе одну такую церковь, будто бы старинного освящения, и в ней попы служили литургию тайно, с большими предосторожностями, один раз в год, для освящения запасных даров. Но с 1813 года литургии на Рогожском кладбище совершались, хотя и редко, в большие только праздники, но без особенных предосторожностей и притом в самих часовнях, в алтаре которых раскидывали освященную палатку. Это завелось вот по какому случаю. По изгнании Наполеона из Москвы столицу заняли донские казаки, в числе которых много было старообрядцев. Рогожские попы исправляли им требы, а войсковой атаман, граф Платов, сам тоже старообрядец, оставил, как уверяли впоследствии рогожцы, на кладбище походную церковь, освященную во имя Пресвятые Троицы. Тогдашний начальник московской столицы дал им словесное разрешение служить в этой церкви обедни.[305] Кроме платовской и иргизской полотняных церквей, на Рогожском кладбище были и другие, находившиеся в женских обителях у матерей Пульхерии и Александры, а в тридцатых и сороковых годах, сверх того, у беглого иеромонаха Илария была своя полотняная церковь, освященная во имя Симеона Столпника. Протоиерей Арсеньев в своей «Записке о Рогожском кладбище» говорит, что в 1817 году он сам был принят в раскол в одной из таких палаток.[306]

С 1822 года, по случаю усилившегося уклонения православных жителей в Москве в поповщину и по случаю совершения браков православных с старообрядками в рогожских часовнях, обращено было строгое внимание на рогожских попов и попечителей. В 1823 году, 13 и 14 января, в Рождественской часовне поставлена была новая полотняная церковь, и несколько попов соборне служили литургии при огромном стечении народа и в том числе православных. Православный купец Яков Игнатьев довел об этих соблазнительных для православия богослужениях до сведения местного начальства. Был сделан осмотр всех заведений кладбища, и в алтаре Рождественской часовни нашли полотняную церковь. Она была отобрана, и все часовни запечатаны. Старообрядцы пришли в ужас, но, по свидетельству жившего в то время на Рогожском кладбище протоиерея Арсеньева, благодаря просьбам и ходатайству тогдашних попечителей, Антипы Дмитриевича Шелапутина и Василья Ефремовича Соколова, через несколько дней часовни были открыты. Это подтверждается и архивными делами. Святейший синод, при суждении дела о полотняной церкви и рогожских часовнях, постановил «по неимению доказательства, что полотняная церковь действительно существовала на Рогожском кладбище до нынешняго ея открытия в 1823 году, на основании указа 1818 года, быть ей не дозволять, а церковь возвратить в тот монастырь, из коего взята». Император Александр Павлович при докладе святейшего синода изволил сказать: «если хочет Рогожское кладбище сохранить эту церковь, пусть присоединится к единоверию, а если не согласится — отправить церковь».[307] Попечители были обязаны подпиской впредь не дозволять на их Рогожском кладбище служения литургий, но литургии, хотя редко и тайно, но совершались в часовнях по ночам, куда допускались весьма немногие и самые надежные люди. В этом удостоверяет сам рогожский священнослужитель, протоиерей Арсеньев, служивший такие обедни. Он же говорит, что вслед за тем дозволенные попы стали опасаться служить в полотняных церквах, и недостаток в запасных дарах случался у них ежегодно, даже по нескольку раз в год. В таком случае попы обращались к попечителям с просьбой сделать распоряжение о запасных дарах. И они выписывали их с Иргиза или из Стародубья от тамошних настоятелей (от Силуяна в Верхнепреображенском на Иргизе, от Рафаила в Покровском, Новозыбковского уезда, и от Сергия в Никольском, Суражского уезда Черниговской губернии). Получив дары, попечители приглашали попов в контору кладбища и делили между ними присланное. По закрытии иргизских и стародубских монастырей не стало откуда брать причастие, а запасные дары по правилам церковным должно пополнять ежегодно. Тогда стали служить обедни недозволенные беглые попы в кельях рогожских матерей Пульхерии и Александры, у которых были свои полотняные церкви, а также в тайнике рогожского общественного сада.[308] Первая архиерейская обедня в полотняной церкви на Рогожском кладбище совершена была в одном из богадельных зданий, известном под названием «холерной палаты».

При каждом дозволенном попе были свой дьячок, или уставщик, и свои певчие. В часовнях попы служили поочередно. Вот записка о поповских очередях 1845 года, когда попов оставалось только трое:

«Поп первой очереди — Иван Матвеевич Ястребов, при нем дьячок Василий Иванов. При них 14 певчих, из которых Антон Полиевктов, Назар Семенов и Исаак Антонов уважаются кладбищем, как искуснейшие знатоки священнаго писания.

Поп второй очереди — Петр Ермилович Русанов, дьячок его — Тит Сафронов. При них 15 певчих, из коих Иван Григорьев Донской, Федор Васильев Жигарев и Тимофей Прокофьев считаются знатоками церковного порядка, особенно Иван Донской.

Поп третьей очереди — Иван Максимов, при нем дьячок Евсей Мартынов и 19 певчих.

При недостатке попов, дьячкам предоставлено было отправлять вместе с певчими вечерни, заутрени и молебны. Дьячки и некоторые певчие известны и уважаемы были старообрядцами не меньше самих попов. Они имели значительные доходы.[309]

Попы были вполне независимы друг от друга, и даже в то время, когда их было по двенадцати, не было между ними благочинного. В «Постановлении о благочинии церковном» статья 10 хотя и говорила о «всеобщем соборном суде», которому подлежали небрежно отправлявшие службу, но нам неизвестны случаи применения этого правила на практике. Попы имели большие доходы; половина их должна была отчисляться в кладбищенский капитал и на содержание рогожских богоугодных заведений, но едва ли это всегда исполнялось. Все попы имели в ограде кладбища свои дома, выстроенные им от общества, а Петр Ермилович имел даже два дома. Попы жили в большом довольстве. Несмотря на то, что незаконнорожденный сын Ивана Матвеевича Ястребова промотал сто тысяч отцовских денег, по смерти этого попа осталась, как говорят, не одна сотня тысяч. Дочь Петра Ермиловича сама говорила, что у ее отца был в процентных бумагах стотысячный капитал.[310]

Переходим к очерку разных заведений на Рогожском кладбище.

Близ часовен, находящихся в самой середине рогожской ограды, стоит каменный двухэтажный дом. Это кладбищенская контора. В верхнем этаже ее четыре комнаты. Чтобы судить об их поместительности, достаточно сказать, что в одной из комнат верхнего этажа, кроме дивана и двух столов, расставлено было 42 стула, по числу старшин, попечителей и почетных прихожан, собиравшихся на совещания. Комнаты были убраны без особой роскоши, но чисто и опрятно; вся мебель была сделана из красного дерева, и в числе ее, как некая святыня, с 1853 года сохранялось мягкое кресло на колесиках, обитое зеленым сафьяном и бывшее в употреблении у старшего рогожского попа Ивана Матвеевича Ястребова. Целые полвека прожил этот поп в Рогожском, и когда одряхлел, — совершал требы, даже свадьбы венчал в этих креслах. Для того и колесики были к ним прилажены: брачующиеся, в венцах, ходя посолонь вокруг аналоя, возили попа в креслах. В главной комнате, в которой собирались советы старшин и попечителей, висели три подлинные грамоты: московского митрополита Антония 1576 года и патриархов Филарета Никитича 1632 и Иоасафа I 1639 года,[311] портреты царствующего государя и императрицы, план Рогожского кладбища, карта Европы и портреты попа Ивана Матвеевича и попадьи его Афимьи, той самой, которая некогда в порыве ревности подожгла дом мужниных наложниц и едва не спалила все Рогожское кладбище. В верхних комнатах конторского дома велись кладбищенские дела, происходили совещания старшин и попечителей, бывали малые старообрядческие соборы (без духовенства и иногородных депутатов) по делам, касавшимся одной московской общины. Здесь же самые первые богачи останавливались на ночлег во время говенья и перед заутренями на великие праздники. Тут же они справляли для рогожского причта поминки по своим усопшим, для чего в нижнем этаже конторского дома устроена была небольшая, но весьма хорошая кухня; в кладовой находилась кухонная посуда, полный столовый прибор на 42 персоны, а в погребе и подвалах не переводились большие запасы хлеба, рыбы вин, масла и других припасов, независимо от огромных запасов, находившихся в других погребах и сараях и назначенных для содержания призреваемых в богадельнях.[312] В нижнем этаже конторского дома находился запас погребальных принадлежностей. В 1854 году, при приеме кладбища в правительственное ведомство, здесь найдено 119 больших и 150 младенческих гробов, 48 погребальных покровов. Для взрослых и 12 для детей. Тут же найдено 300 монашеских власяниц, доказавших, что на Рогожском кладбище, несмотря на воспрещения правительства, в значительном числе совершались пострижения в чин иноческий. Особенно много постригалось здесь в сороковых годах (1842–1848), когда пребывал на Рогожском беглый и лишенный сана иеромонах Иларий. По правилам, в монашество может постригать только священноинок, то есть иеромонах, а таких, кроме Илария да пьяного греческого архимандрита Геронтия, на Рогожском кладбище не бывало. В пять лет этот Иларий, о котором речь впереди, постриг, говорят, на Рогожском более тысячи иноков и инокинь. В нижнем этаже конторы находились огромные запасы воску и восковых свечей, меду для канунов, деревянного масла, ладану и сверх того 256 аршин ковров и 114 аршин светло-зеленого сукна для устилания пути во время торжественных крестных ходов и на случай посещения кладбища важными особами. В конторском же доме помещалась канцелярия Рогожского кладбища, которою заведовал особый конторщик. Эту должность, очень видную и весьма влиятельную, тридцать лет сряду (1814 по 1844 год) занимал Кондратий Никифорович Синицын; вместо его заступил купец Дмитрий Корнеев. Оба они играли важную роль при учреждении заграничной иерархии. У Синицына в качестве помощников находились: купец Авфоний Кузьмич Кочуев, уроженец города Горбатова, которому принадлежит самая инициатива белокриницкой иерархии, Петр Осипович Смыслов и другие «ученые» рогожцы, редакторы важнейших сектаторских бумаг. В конторе находился и архив Рогожского кладбища, но самые важные бумаги обыкновенно прятались под деревянною колокольнею, устроенною подле часовен. Там была устроена подземная кладовая, где хранились замечательнейшие акты, полотняные церкви, антиминсы и т. п. Вход в этот тайник дозволен был только конторщику, старшинам, попечителям, а из попов — одному только Ястребову; другие попы входа туда не имели.[313] Самые важные бумаги находились в домах конторщиков. Куда девались бумаги, бывшие у конторщиков и в тайной кладовой под колокольней, — неизвестно. Одни говорят, что сгорели во время какого-то пожара на Рогожском кладбище; другие уверяют, что они переданы в руки именитейших членов Рогожской общины, и называют их даже по именам; третьи наконец сказывают, что драгоценные бумаги находятся у наследников Синицына и Корнеева. Как бы то ни было, они бесследно пропали для исследователей русского раскола. А для истории его они составляют чрезвычайно важный материал.