Бомаск - Роже Вайян

После вступительного слова Пьеретты Амабль был намечен ряд мер, в большинстве классических для подобных случаев. Например, посылка делегации в мэрию, в префектуру, в генеральный совет; в принципе все были согласны, но никто из уволенных не желал быть в числе делегатов, даже в окружении своих товарищей, которых они знали как испытанных бойцов; побежденные всячески старались уклониться от непосредственной встречи с представителями класса победителей. Потом делегат внес предложение: пусть уволенные явятся на фабрику и займут свои места. Если дирекция все-таки удалит их, тогда все цеха бросят работу, рабочие выступят, помогут, не допустят, чтобы их выгнали из цеха.

Слово попросил старик стекольщик.

— Ради нас ни один рабочий палец о палец не ударит, — сказал он.

— Верно, — крикнула с места женщина.

— Верно, верно, — подхватили разом несколько голосов.

— Небось еще радуются, что не их увольняют, — крикнула другая женщина.

Затем воцарилось молчание, оживившиеся было взгляды вновь потухли.

Рабочие, сидевшие в первом ряду, в основном активисты, из которых никто не попал под увольнение, возражали, но довольно вяло.

Пьеретта молчала. Она, по-видимому, не верила, что в данных обстоятельствах предложения делегата вызовут подъем рабочей солидарности.

А делегат тем временем рассказал собранию о том, что произошло на заводе, расположенном в соседней долине. Там тоже уволили рабочих, но они против воли администрации вернулись к станкам, и в конце концов дирекции пришлось уступить. Спор в зале продолжался.

Делегация, отправившаяся к мэру, пересекла площадь и тотчас вернулась обратно: мэра не оказалось на месте; решили его подождать. Из соседнего зала доносился оглушительный и заунывный рев трубы: трубач репетировал свою партию перед балом. Служитель развешивал трехцветные гирлянды.

Я ушел, не дождавшись конца собрания. В Гранж-о-Ван я доехал на такси. В лучах заходящего солнца я заметил старика Амабля — он стоял на пригорке посреди своих двадцати гектаров и в сотый раз озирал свои владения, которые он округлял целых тридцать лет. Я подумал, что старик Амабль наверняка одобрил бы действия АПТО, решившего избавиться от «лишнего хлама». Но он еще не понимал, что с помощью таких же махинаций свекловоды из Уазы, владельцы зерновых хозяйств Боса и виноградари Алжира вот-вот избавятся от него самого.

5

Секретарь департаментского Объединения профсоюзов ВКТ явился на собрание после моего ухода, уже перед самым закрытием. Несмотря на свою молодость, он успел проявить себя с самой лучшей стороны на постройке гидроэлектростанции, где ему поручено было организовать и объединить несколько тысяч рабочих различных национальностей, расселенных по отдельным баракам и настроенных весьма воинственно. Узнав о предложении делегата, он весь загорелся, ведь именно он добился победы в деле рабочих, уволенных с завода электроприборов в соседней долине. Он рассказывал о всех перипетиях борьбы с такой горячностью, что увольняемые обещали вернуться на фабрику — будь то мирным путем, будь то силой — 15 октября, то есть в тот самый день, когда истекал срок, указанный в извещениях. Пьеретте Амабль поручили связаться с профсоюзом «Форс увриер» и христианскими профсоюзами, а также и с неорганизованными, добиться их поддержки и сотрудничества.

Но как только секретарь ушел, воодушевление разом упало. Рабочий Кювро, Пьеретта, Маргарита и несколько товарищей пошли в кафе. «В текстильной промышленности условия борьбы совсем другие, — твердил старик Кювро, — у нас нужно подождать, чтобы возмущение созрело». Пьеретта вернулась домой с твердым убеждением, что профсоюзы отвергнут ее предложения, что если уволенные и явятся в цех 15 октября, то, стоит только горбатому вахтеру грозно нахмурить брови, они, опустив головы, робко поплетутся прочь и что даже у себя в цехе она в лучшем случае добьется пятнадцатиминутной приостановки работы — другими словами, чисто внешней демонстрации солидарности.

Красавчик уже спал. Пьеретте очень хотелось поделиться с ним своими опасениями: не суждено ли пролетариату Клюзо, в рядах которого находятся преимущественно молоденькие девушки, женщины и старики, слишком беспомощные, чтобы пытать счастья на стороне, не суждено ли им тут, в Клюзо, тащиться в хвосте рабочего движения, тем более что и расположены они на отшибе, в стороне от крупных промышленных центров, где выковывается новый мир. Вот какой вопрос задавала она себе. Но она не решилась разбудить Красавчика, ведь он вставал до рассвета. Ужинать Пьеретта не стала и долго еще сидела перед раскрытой тетрадкой, куда она не записала ни строчки, и все грезила о больших городах, где в грохоте металлургических заводов, прокатных станов и пневматических молотов закаляется воля настоящих борцов.

Дежурный шпик дирекции наутро после собрания явился к начальнику личного стола. Нобле был в отпуске; после тридцатипятилетней беспорочной службы в АПТО ему была дана единственная привилегия — брать отпуск не в первой половине августа, как все прочие, а в сезон открытия охоты: от своих предков-крестьян Нобле унаследовал страсть к охоте. Шпик отдал отчет о собрании секретарше Нобле, которая всей душой ненавидела Пьеретту.

Секретарша побежала к инженеру Таллаграну, замещавшему Нобле. Она постаралась сгустить краски. Пьеретта, по ее словам, подняла чуть ли не весь город, чтобы добиться насильственного возвращения уволенных. Фабрику непременно захватят силой. Красавчик обещал привести на подмогу итальянских рабочих и североафриканцев с железной дороги — словом, своих подручных.

Будь Нобле на месте, он только пожал бы плечами. Кто-кто, а он не хуже старого профсоюзного работника умел разобраться в настроении рабочих. Но Таллагран, молодой инженер, почти поверил россказням секретарши. Он даже порадовался в душе, что такое важное событие произошло в отсутствие Нобле и, следовательно, представился превосходный случай показать правлению АПТО, что у него, Таллаграна, хватка покрепче, чем у старика. И он тут же почти дословно сообщил в Лион главной дирекции донесение секретарши.

Сведения Таллаграна встревожили главную дирекцию сильнее, чем можно было предположить это, сидя в Клюзо. Там пребывали в уверенности, что, во-первых, «Рационализаторская операция АПТО — Филиппа Летурно» проводится ради рекламы и имеет непосредственную цель подготовить почву для увеличения основного капитала Общества, что, в сущности, и соответствовало действительному положению вещей; во-вторых, что Валерио Эмполи, у которого, по-видимому, был контрольный пакет акций предприятий АПТО, придает огромное значение успеху операции. А это не отвечало действительности. Но по вполне понятным причинам верхушка служащих АПТО считала эту версию более чем вероятной.

«Рост производительности в первую очередь выгоден самим рабочим». И было весьма важно избежать даже малейшего инцидента, который мог бы поколебать веру в эту непреложную истину. А тут вдруг пошли разговоры о стачке с занятием предприятия, о вмешательстве иностранных рабочих, что делало неминуемым обращение за помощью к полиции. Поэтому в дирекцию спешно вызвали рабочую делегатку Пьеретту Амабль.

Как только она перешагнула порог Лионского отделения АПТО и протянула швейцару вызов, ее сразу же направили на второй этаж.

— Господин Нортмер вас ждет.

Господин Нортмер, главный директор всех предприятий АПТО, расположенных на территории Франции, никогда не принимал лично рабочих делегатов. О его существовании Пьеретта знала лишь со слов Нобле, который в затруднительных случаях ссылался на авторитет главного директора: «Так решил господин Нортмер».

— Нет ли тут ошибки? — спросила Пьеретта швейцара.

— Ведь вы мадам Амабль? — в свою очередь спросил швейцар.

— Я, — ответила Пьеретта.

— Вот вас и вызывает господин Нортмер.

Швейцар позвонил по внутреннему телефону, немедленно явилась секретарша и провела Пьеретту к начальнику.

Ковры, кресла, на стенах в рамках и под стеклом фотографии предприятий АПТО. Кабинет господина Нортмера казался не таким старомодным, как все прочие помещения главной дирекции, где по части обстановки строго придерживались классического лионского делового стиля. Но господин Нортмер все же оставался верен темным тонам. Какая огромная разница между его сумрачным кабинетом и нарядным кабинетом Филиппа Летурно!

Нортмер поднялся навстречу Пьеретте из-за стола, покрытого зеленым сукном, предложил ей присесть у овального столика, на котором лежала одна-единственная папка, и сам сел напротив.

Директор был высокий и стройный мужчина в синем, безукоризненно сшитом костюме. Хотя Пьеретта мало что смыслила в мужских туалетах, даже ее поразила непринужденная элегантность господина Нортмера. На вид ему казалось лет сорок, не больше. Глаза у него были живые, смеющиеся. Указав на столик, он начал: