Сегодня – позавчера - Виталий Храмов

Добежал до угла дома, перезарядил, осторожно выглянул за угол — вроде, чисто. Побежал обратно в дом. Четверо. Их было четверо. Три винтовки и один автомат. Автомат — это хорошо, но тяжёлый. А у меня ещё три рожка полных. Оставил. А вот две гранаты — взял.

На улице разгорался бой. Взрывы и стрельба теперь слились в сплошную трескотню и буханье. Сквозь них иногда пробивались рыканье моторов. Выглянул осторожно. Кто-то бегал, мельтешили тени, стреляли. Кто свои, кто чужие? На дороге лежало тело, раскинув руки. Выглянул в другое окно. Из него видно, как лупит скупыми очередями пулемёт тройки Малого. Чуть сдвинулся, чтобы посмотреть, куда он стреляет, но тут же отдёрнул голову — вовремя заметил вспышку из кустов. Серия ударов в стену, как молотками продолбили, полетели щепки, пыль. Ещё очередь.

Я рухнул спиной на пол, оттолкнулся ногами от стены. В стене зияла цепочка отверстий на уровне метра от пола. Ни хрена! Это они меня сквозь стену достанут. К чёрту, валить отсюда! Как смог быстро пополз к выходу. Уже на улице подумал, что они так же могут и дом Малого разнести на щепу. Надо что-то делать!

Только подумал об этом, как в спину мне ударил взрыв, сбив наземь. На хрен! На четвереньках улепётывал за угол. Это чем же так лупанули? Пушкой? Это пленный говорил о батарее противотанковых орудий. Что в это время у немцев было против танков? 75-мм, 50 или меньше? Нет, 50 появиться под Сталинградом, 75 — позже. Наверное, эта пушечка, типа нашей сорокопятки. Ну, правильно. Из стены дома вон клок выдрало. Больший снаряд бы дом обвалил мне на голову.

Пока думал, бежал, пригнувшись, по дуге стараясь обойти тот злополучный куст, откуда по мне долбил пулемёт. А вот пулемёт Малого замолчал. Жаль ребят. Но, я же говорил — похулиганили — и назад, нет, дом Павлова решили изобразить. Только там дом был каменный, а не эти глиной мазанные времянки.

Плюхнулся на живот в кустах малины. Вот они — рядом. Голоса слышу их лающие, пулемёт долбит. У, уроды! Держи, фашист, гранату! И ещё одну! Я — пацан не жадный! Автомат к груди, сгруппировался, чтобы после взрывов обрушиться на их позицию и поквитаться за тройку Малого.

Бум! Бах! Я вскочил, рванул. А тут…

Танк, подмяв кусты, ревя, пёр на меня. Тут я узнал, что почувствовал тот мужик из анекдота, когда сунул руку в нору за зайцем, в вылез медведь. Пытаясь резко сдать назад, при этом долю секунды до этого летя на форсаже вперёд, я пробуксовал на мягкой, раскисшей земле палисадника, плюхнулся на задницу, задёргал ногами. В груди родилась и стала разрастаться пустота — танк пёр на меня, а я ничего не мог сделать, даже убежать. Конечности стали цепенеть. Два шага, один.

Всё! Конец! Я в ужасе. Закрыл глаза руками, упал на спину. Танк скрыл от меня свет, наехал на меня и встал. Боли я не почувствовал. Осторожно убрал руки от лица — надо мной грязнящее днище танка, по бокам — катки и траки, сплошь облепленные грязью. Пошевелил ногами — шевелятся, не больно.

Живой! Живой! Пронесло! Ух, ё-моё, Бога — душу — мать! Громыхнул выстрел пушки, лязгнуло, танк качнулся, закашлял пулемёт, плюхнулась в смятый куст малины гильза, испуская вонь сгоревшей взрывчатки. Задохнуться боитесь? Пахнет плохо? А Малому хорошо было получить такой «гостинец» меж ушей? Да я вас!

Ярость вскипела во мне, руки-ноги опять стали послушны, а в голове кристально чисто — план:

— А ларчик-то просто открывался!

Если гильзы выкидывают, то люки не задраены, а может и вовсе открыты. А значит, танк этот — не крепкий орешек неприступной крепости, а проходной двор вокзала. Выхватил из подсумка последнюю гранату, взвёл. Есть ещё одна — Ф-1 в кармашке под мышкой, в месте, не прикрытом бронёй (я и забыл — я в «доспехе», слава адреналину!), но это для меня, для самоликвидации. Пополз на лопатках на выход. Танк бухнул ещё раз, что-то зажужжало — башню, что ли поворачивает? Вот, показался свет. Продолжаю ползти. Только бы не поехал!

Выбрался. Надо мной курсовой пулемёт. Делать всё надо быстро, чтобы они ничего не поняли. Подтянул ноги, схватился за грязный трак, вскочил, ещё прыжок — я на броне! Башня повёрнута вбок, двустворчатый люк сбоку открыт.

— А, суки!

Ударил гранатой о башню и сунул её в люк, столкнувшись с удивлённым взглядом внутри танка. Я ему улыбнулся победно — я их сделал! — и спрыгнул вниз, гася скорость приземления привычно — перекатом через плечо.

Оказался на ногах, но сидя — ё! — немец в двух шагах, уже ружьё своё со штыком поднимает на меня. А у меня автомат неизвестно где, пистолет в застёгнутой кобуре, я на одном колене, вприсяди. Кирдык! Я опять внутренне помер — не успеваю. Но, как говорят самураи — вперёд! Успею, не успею — попытаюсь! Сзади грохнул глухой взрыв в танке, я рванул вперёд, потянулся за ножём за плечом…

Меня никогда не били кувалдой. А я ею часто бил (не людей, конечно). Но в этот момент мне в грудь прилетело так, будто кувалдой. Я почувствовал, что меня снесло с ног, опрокинув на спину. От боли в глазах так сверкнуло, что я ослеп.

Он выстрелил. Успел. И попал. В меня. В грудь. Он убил меня!

Но, я пока ещё думаю, значит, живой! Пока. Дышать не могу! Пусть! Его я с собой заберу! Где он?

В глазах чуть прояснилось, сквозь красную занавесь я его увидел. Идёт на меня, винтовку откинул — штыком бить будет? А вот хер ты угадал! Только бы не спугнуть!

В тот момент, когда он наносил удар, я вывернулся, выгнулся, фактически встав на лопатки и ударил его ногами в голову. Попал. Плохо, что в каску, но попал! Он упал, я на него, пополз по врагу, вминая в него, как мог сильно, кулаки, локти, выдавливая воздух. А что? Я не дышу — пусть и он не дышит! Добраться до его горла! Задушить, задавить! Удушу! Отомщу!

Он перехватил мои руки, не дав им сомкнуться на его горле. Сволочь! Я давил всеми оставшимися силами. Красная занавесь стала темнеть. Я уже ничего не видел. Здоровый лосяра! Никак не мог одолеть его! А каждая секунда — в его пользу. Я уже умер, двигаюсь, пока.

Ударил головой. Чёрт, каской по каске! Без толку!

Силы меня покидали. Я уже не мог его перебороть. Отомщу! Загрызу! Последние силы мобилизовал, рванулся, вцепился, как я думал, в глотку, сжал челюсти, рванул. Рот чем-то наполнился, влажным. Визг резанул по ушам. Вытолкал языком изо рта что-то, вцепился снова, опять сжал, рванул.

Его руки, удерживающие мои руки, ослабли. Дёрнул, вырвал, ударил, вцепился пальцами в мягкое горло. Как я ликовал! Самое желанное — вот! На последней секунде жизни вцепиться в горло своему убийце!

Но, мне не дали. Чья-то сила оторвала меня, отшвырнула. Я заревел зверем, выпуская последний воздух из лёгких.

— Живой ещё! Зверь! — донеслось, грохочущее, издалека.