Душа и слава Порт-Артура - Сергей Куличкин

Третьяков особенно не удивился, увидев у себя в блиндаже Кондратенко, докладывал, слегка волнуясь:

— …Пока держимся. Обстановка посложнее кинжоуской [2]. И огня поболе. Японцы прут без передыху. Мне самому страшно, сколько их набили, а они все лезут. По своим же трупам…

В бинокль можно было разглядеть, что почти все пространство перед траншеями устлали синеватые японские мундиры.

— У нас тоже потери большие, — продолжал докладывать Третьяков, — но дерутся выше всяких похвал от офицера до нижнего чина. Подполковник Лисаевский, комендант Угловой, раненный во время первой атаки, мною направлен в перевязочный пункт, а буквально перед вашим приходом докладывают, что во время последнего натиска, когда думали — японцы вот-вот прорвутся, вернулся в траншею… Был ранен еще дважды… Вот какие у нас люди…

— Да, сила духа русского человека неистребима, — согласился с ним генерал. — Я вот, пока сюда добирался, встретил одного вашего стрелка. И солдат-то молоденький, щупленький, да еще ранен, рука вся в крови. Спрашиваю: «Что, тяжело, братец?» А он бодренько так голову вскинул и отвечает: «Пустяк, ваше превосходительство, вот только перевязать как след не умею. В околотке попользуют и назад».

Третьяков хотел что-то сказать, но близко грохнул снаряд, потом еще, еще…

Бой возобновился и не ослабевал до позднего вечера. Поддерживаемый морскими батареями с Большого Орлиного Гнезда и со Спины Дракона, 5-й полк стоял насмерть. Генерал Тамояси с фанатическим упорством гнал на пулеметы и под шрапнель новые цепи. Их сметали сосредоточенным огнем. Позже, подсчитывая потери, японцы определят, что только от батальона, атаковавшего Угловую в центре, в живых осталось не больше десяти солдат.

Кондратенко с Высокой весь день руководил боем, а вечером в донесении Стесселю с удовлетворением писал: «Пятый полк стоит как скала…» В полку оставалось не более роты в резерве, так как полковнику Третьякову было приказано сменить уставшие войска. Отправив донесение Стесселю, Роман Исидорович стал дожидаться сведений от Горбатовского, хотя за день доклады с северного и восточного фронтов не внушали опасения.

Наступившая ночь с ее прохладным ветерком так и не прибила дневную пыль, и воздух, нагретый за день, обволакивал и усыплял. С переднего края доносились стоны раненых, глухие стуки, разговоры. Санитары и похоронные команды бродили по нейтральной полосе. Наконец появился посыльный от Горбатовского. Генерал докладывал, что существенных изменений не произошло, и Роман Исидорович, поддавшись уговорам адъютанта, здесь же, в блиндаже, лег отдохнуть…

Жарким был тот день и в центре обороны, особенно у Водопроводного и Кумирненского редутов. Оба эти укрепления были временного типа. Но брустверы доукрепили земляными мешками, сделали широкие и глубокие рвы, впереди которых протянули проволочные заграждения. Редуты связывались целой системой меньших укреплений. Вправо от Водопроводного был еще Скалистый редут, а от Кумирненского — два люнета. Водопроводный обороняла одна рота с двумя пулеметами, а Кумирненский — рота с двумя пушками и пулеметом. На Скалистом и фланговых люнетах располагались отдельные взводы. Обрушив на редуты с раннего утра шквал огня, японцы не прекращали бомбардировку до трех часов дня, рассчитывая окончательно разрушить слабые укрепления и безболезненно занять их. Действительно, все блиндажи и перекрытия на редутах разрушили огнем, но когда японская пехота поднялась из оврагов, русские позиции ожили, встретив врага меткой стрельбой. С большими потерями японцы залегли у гласиса наружного рва Водопроводного редута. Вновь заговорила осадная артиллерия.

Под прикрытием огня японцы спешно проводили перегруппировку, подбрасывая все новые и новые резервы. К вечеру в наружном рву скопилось до батальона пехоты. Японцы вели себя активно: бросали в редут ручные гранаты, закладывали под бруствер фугасы, пытались забраться на него, но в атаку так больше и не поднялись. Водопроводный остался неприступным.

На Восточном фронте весь день 6 августа шла артиллерийская борьба. Ноги, думая со временем нанести здесь главный удар, приказал командующему артиллерией генералу Натушиме снести с лица земли русские укрепления и подавить крепостную артиллерию. Укрепления получили серьезные повреждения. На многие из них обрушилось до сотни снарядов, но они продолжали жить и наносить урон врагу.

За первый день боев японцы не достигли даже частичного успеха.

Роману Исидоровичу так и не пришлось отдохнуть. В два часа ночи пришло донесение с Угловой от полковника Третьякова. Тот докладывал: «Смены произвести нельзя, идет бой. Сейчас будем выбивать японцев штыками. Притянул к Угловой полуроту 8-й роты и половину охотничьей команды, находящейся на позиции между Высокой горой и фортом № 5. Две роты 13-го полка пришли».

Кондратенко понял, что японцы никак не могут смириться с неудачей и продолжают атаковать даже без поддержки артиллерии. Сон улетучился. Выпив наскоро крепкого чая, Роман Исидорович потребовал к себе посыльных, которых спешно отправил за резервами. Начинался новый день. К утру Третьяков доносил: «Всю ночь идет бой, к 5 часам утра окоп, занятый противником, нам удалось взять обратно. Не знаю, надолго ли». Еще через сорок минут, после того как по всему фронту заговорила японская артиллерия, пришло другое донесение: «Выбиты шрапнелью. Возвратились на прежние места». В 11 часов Кондратенко отправил на Угловую последнюю резервную роту моряков. В бинокль с Высокой было хорошо видно, как густые неприятельские колонны выдвигались на исходные рубежи, разворачивались в цепи и волнами накатывались на Угловую и Панлушань. Русские встречали их огнем. Цепи атакующих редели, откатывались назад и вновь шли в атаку. В час дня, когда навстречу японским цепям из полуразрушенных окопов поднялись темно-синие фигурки и замелькали ленточки, Роман Исидорович понял, что его последний резерв поднялся в контратаку.

— На Угловую, — крикнул он адъютанту, на ходу пристегивая шашку.

Через полчаса генерал был у Третьякова. Полковник, с красными, ввалившимися глазами, только что вернулся из контратаки.

— Все, ваше превосходительство, — доложил он тусклым и усталым голосом, — больше не удержаться. Сейчас моряками отбили атаку, и остались от нас рожки да ножки… Но и япошек положили немало. Прикажете, будем стоять до последнего, только помогите с ранеными.

Кондратенко видел, что, несмотря на ночную работу похоронных команд, склоны горы вновь усыпаны телами убитых японцев. Позиции давно перестали представлять собою что-то похожее на укрепление: полностью разрушены и засыпаны землей окопы, разбиты орудийные площадки и дворики, всюду обрывки колючей проволоки, воронки, камни и над всем этим — оседающие клубы дыма…

«Удержать такую позицию без дополнительных резервов невозможно, — думал Кондратенко, — а резервов больше нет. Снимать с других участков нельзя. Белый утверждает, что артиллерийская дуэль — это только пролог. Да и на севере несладко…»

На севере было очень тяжело. Еще утром комендант Водопроводного редута сообщил ему, что редут совершенно разрушен взрывами фугасов. «Пока держусь, — докладывал он, — но пулеметы японские на бруствере, и никак их снять нельзя. Неприятель в количестве не менее бригады с артиллерией… Присланные две роты защищают меня от обхода…» «Там резервы тоже необходимы», — думал Кондратенко. Вспомнил он, что сам в это утро писал Семенову: «В случае атаки на Кумирненский редут поддержите его резервом, но назначенные роты не вводите в редут, а держите по сторонам уступами, сзади, не ближе 80 шагов. Такую же меру следует принять и при атаке Панлушанского и Водопроводного редутов».

Кондратенко вновь поглядел в сторону японских позиций. Там накапливалась японская пехота, готовясь к очередной атаке. Больше ждать было нечего.

— Ну хорошо, — повернулся он к Третьякову, — готовьтесь к отходу. Организуйте отправку раненых. Остальных — на прикрытие. Да, не рекомендую вам лично ходить в контратаки, больше управляйте боем. Не забудьте забрать с оставшихся пушек затворы и забить стволы. Ну с Богом, встретимся на Высокой.

Возвращался Кондратенко с Угловой медленно. По пути его догнал небольшой обоз с ранеными. Маленькие ослики, впряженные в игрушечные китайские тачанки, и рикши тянули по узкой каменистой тропе последних раненых. Генерал увидел серые, измученные лица, услышал стоны… Среди солдатских рубах, когда-то бывших белыми, виднелись синие, морские. Заметив Кондратенко со спутниками, молоденький фельдшер-вольноопределяющийся хотел остановить отряд, но со стороны позиций затрещали выстрелы, послышались звонкие хлопки шрапнельных разрывов. Над головами засвистели пули.

— Давайте, голубчик, поскорее, — крикнул Кондратенко юноше, — шагов через пятьдесят спуститесь в овраг. Двигайтесь прямо по нему, без дороги.