Преемник - Марина Дяченко

Самым важным оказались списки служителей. «Перечень преступлений» – долой… Стопка донесений, старых и новых, безжалостно смятая, втиснулась в голенища – края торчали, пришлось выбросить половину…

Факел погас раньше, нежели он успел добраться до выхода – однако предусмотрительный лейтенант, не желавший связываться ни с бургомистром, ни с господином Эгертом, ни тем более с госпожой Торией Солль, установил в проломе свечу.

Спустя неделю я выследила его.

Он снимал комнату неподалеку от площади и наружу выходил редко – я ухитрилась увидеть его всего лишь два раза, хоть и провела в подворотне напротив несколько долгих дней.

В харчевне «Утолись» меня подкармливали за кое-какую грязную работу; наверное, не только в одежде моей, но и в глазах проявились бездомность и неуверенность, потому что однажды меня остановил красно-белый патруль и с пристрастием поинтересовался, уж не бродяжничаю ли я. К счастью, я сумела возмутиться столь живо и достоверно, что стражники, поколебавшись, оставили меня в покое. Забившись в какую-то щель, я долго переживала свой страх; с бродягами в городе не церемонились, здесь любой нищий имел более-менее жалкое пристанище – одна только я все еще сопротивлялась судьбе и не спешила наниматься в служанки.

Впрочем, время играло против меня; случай со стражниками заставил меня серьезно задуматься о будущем. Оно, это будущее, представлялось в трех радостных картинах: во-первых, я могла последовать завету Флобастера и найти работу в какой-нибудь харчевне; этот путь был, между прочим, не так уж плох, потому что прилежная служанка рано или поздно заработает себе новую сорочку, башмаки и платье с оборками, а тогда можно попытать счастья и устроиться горничной в приличный дом, а там выйти замуж за лакея – и жить себе до старости в сытости и довольстве. Во-вторых, дело шло к лету – а летом в деревнях страда, и везде требуются молодые здоровые руки, пусть неумелые, но зато голодные и потому согласные трудиться от зари до зари. А потом, осенью, в деревнях играют свадьбы – опять-таки, молодая работница, если она не косая и не хромая, имеет шанс получить в мужья жизнерадостного крестьянского парня…

Я перевела дыхание. Третий путь был самым сомнительным, он почти наверняка вел в никуда, он связан был с болью и унижением – и назывался «борьба за Луара».

Много раз я спорила сама с собой, доказывая себе же, что мой возлюбленный и в мыслях не имел меня оскорбить – он не прогонял меня и не отталкивал, он не сказал мне ни единого грубого слова… Доказательства отвергались с порога и опять-таки мной: он не гнал меня – он попросту меня не заметил. Лучше бы он сподобился на оплеуху – это, по крайней мере, стоило бы ему хоть каких-то усилий… Всякий раз подобный спор заканчивался проклятием и забвением самого Луарового имени – однако проходили несколько часов, и беседа с собой начиналась по новой.

Я вспоминала по минутам наши с ним дни и ночи – а их, оказывается, было не так уж много. Я перебирала слова, сказанные нами друг другу, как скряга перебирает драгоценные камни в своем сундучке. Я восстановила в своей памяти сцену, которой никогда не была свидетелем – как мать бьет Луара и с проклятием выгоняет из дому. Всякий раз эта сцена виделась мне по-новому, но всякий раз я испытывала одинаковые угрызения совести.

Наконец, я стала думать о Тории Солль. О страшной и непостижимой женщине, обожавшей своего мужа и сына и в одночасье лишившейся того и другого. И это после тех страшных испытаний в молодости – казалось бы, судьба могла бы и пощадить… Не бить дважды по одному и тому же месту…

Я вспоминала, как зашаталась Тория, услышав от меня, что я, мол, от сына не отрекалась. Интересно, что бы сказала я через двадцать лет, если б узнала, что наш с Луаром мальчик – на самом деле отродье, скажем, Хаара?

Меня передернуло. Нет, этого спесивого богатенького шута никак нельзя сравнить с Фагиррой… И потом, меня ведь не пытали. Меня не приводили в подземелье, где греются в жаровне красные раскаленные крючья, меня не приковывали цепями к скамье, с меня не срывали одежду…

Богатое воображение подвело меня – я зажмурилась, обхватила голову руками, стараясь не думать о страшном. Нет, Тория Солль – это Тория Солль… Поберегусь осуждать ее. Остерегусь, Небо свидетель…

Эгерт. Вот кто потерял сына, и совершенно безнадежно. И как будто не было всех девятнадцати лет, когда он любил Луара, растил Луара, рисковал ради него жизнью… Там, на стене, во время Осады… Что ж, все эти годы оказались ложью?

А чем, скажите, виновата его жена? Что не умерла под пытками, что не выкинула плод? Что дожила до того дня, когда случайная полоумная девчонка открыла ему, Эгерту, глаза на Луарово происхождение?

Все виноваты. А больше всех виновен Луар – что родился, скотина, не удушился пуповиной, не околел в младенчестве, не умер от кори, не расшибся и не утонул… Оплакали бы, похоронили вместе с тайной – и жили бы себе дальше, в мире и любви, со светлыми воспоминаниями…

Я скрипнула зубами. Похоже, придется простить дурака. Он же сумасшедший, он за себя не отвечает, я сама рехнулась бы…

А может, уже и рехнулась. В здравом уме я от Флобастера не ушла бы даже за королевский трон…

Впрочем, все слезы уже выплаканы; если я не собираюсь замуж за лакея и не спешу становиться краснощекой хуторянкой, если я всерьез решила побороться с судьбой за этого парня… Или с парнем – против судьбы… Или даже одна против всех… Поглядим. Во всяком случае, рассиживаться нечего.

Повинуясь собственному приказу, я рывком поднялась с подгнившей бочки, брошенной кем-то посреди проходного двора. Одернула юбку; решительно двинулась вперед – и только через два квартала сообразила, куда иду.

А шла я в славный город Каваррен, о котором даже не знала, где он. Спешила на встречу с господином Эгертом Соллем.

Хозяйка, славшая комнату молодому вольнослушателю из университета, не могла надивиться на прилежание юноши: тот ежедневно посещал лекции и однажды провел в библиотеке целую ночь; сразу после этого характер его занятий резко изменился – теперь он заперся у себя и дни напролет просиживал над книгами, прерываясь только затем, чтобы съесть приготовленный хозяйкой обед.

Луар действительно потратил много долгих часов на освоение украденного в Башне богатства; «Завещание Первого Прорицателя» потрясло его своей непонятностью, зашифрованностью и в то же время грандиозным размахом – уцелевшие в огне тексты заставляли думать о великане, складывающем ребус из пространств и времен, а заодно уж из человеческих династий и поколений. Луар читал, и волосы шевелились у него на голове – такой древней жутью веяло с обгоревших страниц: «И вода загустеет, как черная кровь… С неба содрали кожу… Достойны зависти поленья в очаге… будет ей слугой и наместником».