Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин

увеличивают таким образом обозначенный на внешней стороне вес вагона. Кто может выяснить, что в них происходит, необъятная глава романа. А если б даже и удалось, кому от этого польза? Можно было бы написать новую книгу? Да ведь и старые-то не идут, и в 27-м году сбыт книги на столько-то процентов понизился по сравнению с 26-м годом. Надо просто считать этих людей частными лицами, заплатившими по двадцати пфеннигов за проезд, за исключением владельцев трамвайных карточек и учащихся, с которых берут только по десять пфеннигов, и вот они едут со своим собственным весом, от пятидесяти до ста кило, в одежде, с сумочками, пакетами, ключами, шляпами, искусственными челюстями и бандажами от грыжи, едут через Александрплац и сохраняют таинственные длинненькие полоски бумаги, на которых напечатано: Маршрут № 12, Сименсштрассе DA, Гоцковскиштрассе С, В, Ораниенбургские ворота С, С, Котбузские ворота А. Таинственные знаки[396], кто их разгадает, кто смысл их распознает[397], три слова заветных тебе назову[398], а билетики эти прокомпостированы четыре раза в определенных местах, и на них значится на том же самом немецком языке, на котором написана Библия и Гражданский кодекс: выдан для достижения цели поездки кратчайшим путем, без обеспечения пересадочного сообщения. Люди читают газеты различных направлений, сохраняют при помощи своего ушного лабиринта равновесие, вдыхают кислород, тупо глядят друг на друга, испытывают боль, не испытывают боли, думают, не думают, счастливы, несчастны и, наконец, ни счастливы, ни несчастны.

Бум, бум – грохочет да грохочет копер, все забью, все забью, ну-ка еще одну сваечку. Жужжание несется по площади со стороны полицейпрезидиума, там что-то клепают, в другом месте бетоньерка вываливает загрузку. Господин Адольф Краун, портье, давно уже любуется ее работой. Его необычайно захватывает перекидка тележек. Ишь ты, поди ж ты! Он напряженно следит, как ползет с одной стороны вверх тележка с песком, добирается до верхней точки и трах – опрокидывается, не угодно ли, а что, если бы человека так же вываливали из постели, ногами вверх и головой вниз, лежи себе как миленький, не поздоровилось бы, пожалуй, ну а тут все идет как по маслу.

У Франца Биберкопфа снова рюкзак за плечами, и он снова торгует газетами. Квартиру он переменил. Розентальские ворота он покинул и стоит теперь на Александрплац. Он совершенно поправился, ростом в 1,80, правда, убавил в весе, но зато чувствует себя бодрее. На голове у него фуражка газетчика.

Кризис в рейхстаге[399], поговаривают о перевыборах в марте, в апреле перевыборы неизбежны, куда, куда ты идешь, Иосиф Вирт?[400] Борьба в Центральной Германии продолжается[401], предстоит образование примирительного совета, нападение грабителей на Темпельхерренштрассе[402]. Место Франца – у выхода подземки на Александрштрассе напротив кинотеатра Уфа[403], на этой стороне оптик Фромм открыл новый магазин[404]. Франц Биберкопф глядит вниз по Мюнцштрассе, когда в первый раз стоит в этой сутолоке, и думает: а далеко ль отсюда до обоих евреев, ведь они живут где-то тут поблизости, это было после моей первой неудачи, пожалуй, зайду как-нибудь к ним на минутку, могут разок купить у меня экземпляр «Фёлькишер беобахтер»[405]. Почему бы и нет, а по душе ли он им – мне безразлично, только бы купили. При этой мысли он ухмыляется – уж больно смешон был этот старый еврей в шлепанцах. Он оглядывается кругом, пальцы у него заскорузли от холода, рядом с ним стоит какой-то маленький горбун с совершенно кривым носом, нос, должно быть, сломан. Тревожные дни в рейхстаге, кризис правительства, дом № 17 по Геббельштрассе вот-вот обрушится[406], жильцы выселены, кошмарное убийство на рыболовном судне[407], бунтовщик или сумасшедший?

И Франц Биберкопф и горбун дуют себе в кулаки. Торговля до обеда идет вяло. Какой-то тощий пожилой человек, потертый и засаленный, в зеленой войлочной шляпе, пускается с Францем в разговоры, спрашивает, выгодно ли торговать газетами. Это самое и Франц когда-то спрашивал. «Подходящее ли это для тебя дело, коллега?» – «М-да, мне уж пятьдесят два стукнуло». – «Вот то-то и оно. Ведь после пятидесяти лет начинается мокрец. В полку у нас был старый капитан запаса, лет сорока, из Саарбрюкена[408], бывший агент по лотерейным билетам, – то есть это он говорил, а может быть, он на самом деле папиросами торговал, – так у него мокрец образовался уже в сорок лет, на пояснице. Но только он от этого мокреца сделал себе такую выправку, что о-го-го! Ходил словно метла на роликах. Он постоянно натирался коровьим маслом. А когда коровьего-то масла больше не стало, году этак в 1917-м, а выдавали только пальмин[409], растительное масло первый сорт, да еще прогорклое, капитана взяли да убили».

«А что ж мне делать? На завод меня уж тоже не принимают. А в прошлом году мне делали операцию, в Лихтенберге, в больнице Святого Губертуса. Вырезали яичко, говорят, было заражено туберкулезом, у меня, знаешь, еще и посейчас боли». – «Ну, тогда будь осторожен, а то еще и другое вырежут. Тогда уж лучше тебе сидеть на месте, стать извозчиком, что ли». Борьба в Центральной Германии продолжается, переговоры не дали результатов, посягательство на закон о правах квартиронанимателей[410], проснись, квартиронаниматель, у тебя над головой крышу ломают. «Да, да, приятель, – продолжает Франц, – газетами торговать – дело хорошее, но газетчика ноги кормят, а затем надо иметь голос, как у тебя насчет голоса – петь умеешь? То-то же, у нас это – первое дело: уметь петь и уметь бегать. Нам нужны крикуны. Кто громче кричит, тот больше и зарабатывает. Такая уж, я тебе скажу, оголтелая компания. Вот, погляди-ка, сколько здесь грошенов[411]?» – «По-моему – четыре». – «Верно. По-твоему – четыре. В том-то и штука. По-твоему. А если кто торопится и шарит в карманах, а у него только полгрошена, а потом марка или десять марок, то спроси кого хочешь из нашего брата – они все умеют менять деньги. И до чего они ловко это делают, что твои банкиры! Умеют менять, что и говорить, сразу и процент свой учтут и что угодно, глазом не моргнешь, так это у них все живо».

Старик вздыхает. «М-да, – не унимается Франц, – в твои-то годы, да еще с мокрецом. Но если ты, брат, возьмешься за это дело, то не бегай один, а найми себе двух помощников помоложе, конечно, придется им платить, пожалуй, даже половину всего, но ты будешь вести все расчеты и можешь не утруждать ноги и голос. А затем надо иметь хорошие связи