И на земле и над землей - Роберт Паль

Вскоре он настолько успокоился, что опять увидел, что на улице весна, что солнце еще высоко, а тротуары везде уже сухие. Ему захотелось весенней радости, и на следующей остановке он сошел. Запрокинул голову к небу, подставил лицо ласковому теплу ликующего солнца, всей грудью вдохнул терпко-горький запах цветущих тополей: хорошо.

Веселый человек, он не умел долго сердиться или обижаться и, хоть не забывал незаслуженных обид, не оставлял им большого места в сердце, не позволял ожесточать себя. Человек, говорил он, тем и отличается от зверей, из мира которых вышел, что может и обязан быть мудрым и добрым. И это совсем не трудно, если быть честным и справедливым.

К концу рабочего дня улицу, по которой он шел, буквально запрудил поток машин, а Свистунову нужно было перейти ее. До перекрестка с его светофорами было далеко. Здесь они тоже были, но почему-то для пешеходов всегда горел красный свет.

Прождав изрядное время, он уже решил сделать вынужденную пробежку до регулируемого перекрестка, как вдруг увидел старушку. Та бойко прошла мимо него, на секунду задержалась у столба, которых в городе приходится по десятку на каждого жителя, и вся картина мигом переменилась: в светофоре загорелся зеленый свет, машины замерли на месте и бабулька, шагая, как Христос по морю, спокойно переправилась на другой берег асфальтовой реки.

Пока Никита Аверьянович соображал, что же это случилось с улицей, зеленый свет опять сменился красным, и грохочущий железный поток снова устремился вперед — не пройти.

На этот раз ждать пришлось недолго. Прибежала кучка мальчишек, чуть задержалась у того же столба — и все повторилось: на той стороне вспыхнул зеленый, поток, как заарканенный, разом остановился и ребятня побежала дальше.

Следом за ними мог устремиться и он, но, заинтригованный происходящим, решил сначала разобраться на месте. Медленно приблизился к столбу, одному из многих поддерживающих трамвайные контактные сети, подозрительно оглядел его сначала сверху донизу, затем снизу доверху и обнаружил на нем какой-то ящичек. Подошел еще ближе, склонился и увидел на его дверце круглую клавишу-кнопку. С чего бы она тут? Нажал — опять зажегся зеленый свет, машины остановились, и он торжественно прошествовал в нужном ему направлении.

— Во дает! — в восторге хлопнул он себя по лбу. — А говорят, у нас с техническим прогрессом проблемы. Врет вражеский агитпроп. Мы теперь не только вокруг луны летаем, но и улицы переходить научились.

И вдруг стушевался.

— А как обратно?

Глянул на ближайший столб — и там в точности такой же ящичек. Нажал на кнопку — перешел. Перешел — опять нажал, пошел обратно. Пришел — опять…

Дело едва не кончилось скандалом, еле ноги от разъяренных водителей унес. Перетрухнул, понятно, но зато сколько веселой радости было от этого простого открытия! Но открылось и другое: плохо, выходит, знает он свой сегодняшний город! А все оттого, что недосуг стало просто пройтись по родным улицам, все работа да работа: дом — комбинат, комбинат — дом. Вместо восьми часов — все двенадцать, один выходной, да и тот как подарок судьбы. Такой уж он, наш российский капитализм. Очень полюбились ему деньги, причем, как шутит телеящик, — здесь и сейчас. И непременно чтоб много-много.

Ничего веселого в размышлениях на эту тему не было. Унизили, мало что обобрали — низвели рабочего человека до положения безъязыкой тягловой силы. Никакого ему уважения — хотя бы потому просто, что он человек, тот, что «по образу и подобию». Впрочем, они уже и самого Творца запрягли в свою карету. Стерпишь ли, великий милостивец и человеколюбче?

Но как мало нужно тому же человеку, чтобы он опять воспрял душой! Стоило Свистунову оказаться перед высокой стеклянной дверью, как та гостеприимно распахнулась перед ним, будто приглашая: милости просим, уважаемый, — и он вошел, тронутый таким вниманием. Огляделся, ища взглядом кого следовало бы поблагодарить, но никого не обнаружил. Людей кругом было много, они шастали туда-сюда, но чтобы кого-то в ливрее с золотыми галунами и в штанах с генеральскими лампасами, как в кино, — нет, такого возле входа не было.

Разочарованный, Никита Аверьянович шагнул обратно — и дверь опять широко распахнулась перед ним. Не хватало только голоса: «Благодарим за покупку, приходите еще».

Обернулся — и опять возле двери никого. В тот же миг обе створки ее опять беззвучно разъехались в стороны, и как было не войти? — вошел, покачал головой: «Ну, дела… Технический прогресс… автомат. И никаких тебе лампасов и галунов…»

Посмеявшись над собой, над своей наивной простотой, влился в толпу и вместе с ней оказался в гигантском торгово-развлекательном центре, который совсем еще недавно был известен как передовое в регионе швейно-производственное объединение. После реконструкции и евроремонта его огромные цеха сияли мрамором, дорогим деревом и бесчисленными светильниками. Бесшумные, как в столичном метро, эскалаторы поднимали его с этажа на этаж. Обилие товаров потрясало, цены возносили к небесам, массы людей удивляли, особенно тем, что почти никто ничего не покупал.

Тревожно-потрясенный и обалдевший от увиденного, Свистунов кинулся обратно, вниз, поближе к родной надежной земле. Надо было бы воспользоваться теми же эскалаторами, но он забыл, где они находятся, и двинулся по привычным лестницам, расталкивая толпы то ли экскурсантов, то ли таких же обалдевших, как и он сам, прохожих.

Уже совсем близко от выхода он нечаянно задел плечом какую-то зазевавшуюся женщину — и та грянула всем своим прекрасным телом на твердый затоптанный пол. Свистунов вскрикнул и бросился ее поднимать. Давно отвыкший от такого близкого общения с женским телом, он растерялся. И еще больше растерялся, когда от ее стройного полуобнаженного торса при его неумелых попытках поднять его как-то вдруг отделилась одна рука. Сунув кому-то подержать мешавший ему пакет, он лихорадочно принялся возвращать ее на место, но тут случилось совсем невероятное — от бездыханного тела отвалилась голова. Он в ужасе что-то закричал, но его тут же оттолкнули набежавшие со всех сторон служители магазина, мигом, прямо на его глазах, собрали распавшуюся на части красавицу и водрузили на прежнее место.

— Смотреть нужно, куда прешь, деревенщина!

Никита Аверьянович вместо того, чтобы обидеться, даже обрадовался.

— Слава тебе, господи, — манекен! А как живая…

Уже на улице он вспомнил о своем пакете. Кому-то отдал подержать, теперь попробуй найди. Попробовал, вернулся, потолкался среди людей — ищи иголку в стогу сена. Ничего другого не оставалось, как отправиться домой. Чтобы не дергаться в трамвае и не тащиться пешком по вдруг потускневшим улицам, решил спрямить дорогу — через дворы и проулки. И в первом же дворе увидел двух мужчин, завершающих трапезу на облупившейся скамейке. Присел неподалеку, с наслаждением вытянул уставшие ноги.