И на земле и над землей - Роберт Паль

На второй день он стал замечать, что его родной, старинный, горячо любимый город сильно изменился.

Лицо человека тоже меняется — с возрастом тут и там появляются морщинки, тускнеют глаза, грубеет кожа, но все равно, несмотря на эти мелкие изъяны, оно остается по-прежнему легко узнаваемым, родным и милым.

Другое дело — лицо города. Во многих местах Никита Аверьянович его просто не узнавал и терялся — куда это он забрел? Откуда все это? Чье? Исчезли почти все его любимые дворики с яблонями и сиренью, резные дома с мезонинами, терема, флигельки.

Город зрительно рос, настойчиво, как стареющая эстрадная дама, омолаживался, что вроде бы должно было радовать. Но рос и омолаживался он как-то странно — пожирая самого себя, прежнего. Холодно, бездушно, расчетливо, снося и подминая все на своем пути. И это угнетало, томило душу озадаченного Свистунова.

В оправдание он говорил себе, что через пятьдесят-сто лет тогдашним его жителям, может быть, он и такой будет мил и дорог, как ему самому этот — уходящий, умирающий. Умирающий в полном сознании и с открытыми, все видящими и понимающими глазами… Добивать человека в таком состоянии — чудовищное преступление. А добить еще живой старый город? Можно?

На третий день в городе ему стало тесно. Он теснил его потоками машин, занявших уже и тротуары, высоченными заборами из дорогого белого металла, огораживающими огромные территории новостроек; его выдавливали с некогда родных и любимых улиц неприступные, плотно, почти без внутренних дворов, застроенные кварталы то ли домов, то ли средневековых замков из красного кирпича и непроницаемого синего стекла, в которых не чувствовалось ни жизни, ни уюта, ни души. Как не было души в красивых манекенах новых роскошных торгово-развлекательных центров.

Терзаемый противоречивыми чувствами и мыслями, он остановился и спросил выгуливавшего огромного породистого пса старичка:

— Чье все это, земляк? И как тут люди живут? Тот пожал немощными старческими плечами и печально улыбнулся:

— Живут как-то…

— И не давит все это?.. Я бы здесь…

— Не знаю, я тут всего лишь животину эту выгуливаю. Два раза на дню.

Пес требовал движения, рвал поводок, и старик, уже уходя, сказал как попрощался:

— А ты, милок, на все это не заглядывайся. Тут каженный квадрат больше твоей годовой пенсии стоит. Нам тут не страдать…

— Какой квадрат? — не понял простодушный Никита Аверьянович, но тот уже ушел, волочась за собакой по краю тощего, не знающего солнечного света газона.

И тут Свистунов вспомнил о теткином наследстве. О господи, какой же он счастливый: у него есть сад! Свой собственный, на зеленом вольном просторе, за городской чертой.

На следующее утро пригородный автобус за каких-то полчаса доставил его до садово-огородного товарищества «Ягодка». Найти теткин участок было непросто. Все заборы и домики были на одно лицо, ни тебе номеров, ни табличек с названиями улиц. Муравейник!

Выручила память. Вспомнив, как тетя Дуся наказывала ему непременно выкопать колодец, потому что носить воду из оврага у нее уже нет сил, он отправился искать этот овраг. Зная по рассказам тетки, что участок ее в самом конце проулка, у общей ограды, нашел такой проулок, а потом и овраг. По отлогой еле приметной тропинке спустился вниз и, обнаружив там полузавалившуюся яму с водой, обрадовался: все верно, теперь только подняться, а в сад тропинка сама приведет.

И привела.

Первым делом Никита Аверьянович закурил и так, попыхивая, обошел все три яблони, кусты смородины и крыжовника, грядочку клубники и чеснока. Земля давно поспела для работы, яблони уже отцвели и покрылись листвой. Надо было раньше собраться, да все дела, дела. Но зато уж теперь его отсюда и с приставом не выгнать. Он тут хозяин! Это его священная частная собственность. Вот так!

Священная частная собственность и застоявшийся без серьезного дела организм еще не старого мужчины требовали работы. Прямо сейчас, немедленно. Пока земля не пересохла окончательно. Пока еще не поздно посадить картошку, посеять редиску, укропчик, лучок. А то ведь тетя Дуся оттуда все, поди, видит. Да и самому, живя тут, за радость будет.

Отыскав в углу нужника лопату, он посмотрел в небо — ну, гляди, тетя Дуся, начинаю! — скинул пиджак, заправил брюки в носки и пошел пластать мягкую садовую землю.

Работал азартно, весело, чуть не насвистывая от счастья. Сначала безо всякого плана и направления, просто чтобы потешить душу. А потом высмотрел ничем не занятую площадь, обозначил первую полосу и погнал ее, родимую, на всех парах своих нерастраченных сил, чтобы остановиться уже возле видневшейся неподалеку ржавой бочки.

Догнал, вскинул лопату на плечо и зашагал обратно, к началу загона. Оглядев сделанное, он остался доволен и поощрил себя сигаретой. Курил торопливо, не чувствуя никакого удовольствия, и наконец бросил, схватил лопату и пошел пластать следующий ряд…

К вечеру вся эта площадь была перекопана. Он оглядел ее, как Чапай поле боя, и не удержался, похва лил себя:

— Молодец, Никита Аверьянович. Это твоя первая победа. Круши и дальше так.

Закурил, присел на ступеньку низенького крылечка, еще раз оглядел весь сад-огород и покачал головой:

— Однако не такой уж и маленький участок этот. А тетя Дуся говорила — четыре сотки. Да тут… все шесть, а то и восемь! То-то надрывалась, бедняжка…

Утром он еле перекусил, про обед в пылу трудовой битвы даже не вспомнил и вот почувствовал, что основательно проголодался. Придется зайти в дом, приготовить себе чаю, хорошенько поесть, ведь завтра скачки на лопате продолжатся, а этот вид спорта любит сильных.

На двери висел хиленький замочек. Вот тебе и раз, он-то решил и дневать и ночевать здесь, а ключа у него нет. Впрочем, замешательство его было недолгим, потому что вскоре он увидел и ключ. Он висел на шнурке тут же, на косяке двери.

— Эх, тетя Дуся, царствие тебе небесное! — в который раз за этот день вспомнил Свистунов свою тетку. — Кто же, святая простота, так закрывается? Вот замок, вот ключ — заходи любой болван и бери, что надо…

Он вошел, огляделся — брать нечего. Маленькая комнатка, совсем маленькая верандочка, окошко тут, окошко там. На верандочке у окошка столик из деревянных ящиков с табуреткой, в углу лейка, пара ведерок, веничек. В жилой комнатке — металлическая кровать, стол на железных ножках, должно быть, списанный где-то за ненадобностью, гнутый венский стул, поди, еще довоенного времени, вешалка. На полу, до самого порога, — темный синтетический палас.

Что и говорить — тесно, но зато — все чисто, аккуратно. Обои на дощатых стенах прибиты мелкими гвоздочками. На столе — прикрытая полушалком посуда: чайник, кастрюля, сковородка, кружка, ложка, нож… В банке из-под джема — сахар, в другой банке — остаток цейлонского чая «Принцесса Канди». Должно быть, чай на острове Шри-Ланка не мужского, а женского рода…