На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

что ты не оставил меня своими милостями и ниспослал мне такого ангела…" Вот какие соблазнительные картинки вижу во сне. Да не только во сне, но и — наяву.

Господин сделал маленькую паузу, резким движением руки взъерошил волосы и заговорил еще шибче и горячее:

— Нечего, конечно, говорить, что в нынешнее время обзавестись семейным очагом не Бог весть как трудно. Почему — спросите? А по той простой причине, что "вакантных" девиц — пропасть, как комаров в болоте, а дураков — мало. Раз-два и обчелся. Кому, скажите на милость, охота в петлю лезть, жениться? Скажи только, что имеешь желание, и мигом тебе сто девиц предоставят. Выбирай любую. Хочешь с деньгами? Получай с деньгами. С музыкой? Получай с музыкой. С гардеробом? Получай с гардеробом. Но я желал не такой. Мне плевать на твои деньги, музыку и гардеробы. Какое мне дело до того — имеешь ли 20 юбок или одну юбку, три дюжины носовых платков или полдюжины? Мне человека подавай. Че-ло-века. С добрым сердцем, совестливого, скромного, любящего, чувствующего и понимающего тебя. Главное, чтобы понимал тебя и твою душу. Что вы на это, сударыня, скажете? А?!

Рассказчик замолчал и уставился на Надю.

— Конечно… Это верно, — согласилась она.

— Вот видите. Но такую найдешь не скоро. Искать надо, как перл морской. Верите, совсем измучился в поисках. Наконец судьба улыбнулась мне. Повстречался с одной. Миленькая такая, хорошенькая. Говорит — глазки опускает. Скромная, застенчивая. Настоящая детка, ангел. Два-три раза поговорил с нею и воспылал. Да как! Не ем, не сплю, все о ней думаю. Осунулся. Обзавелся любовным письмовником и стал ей письма любовные жарить. По три письма в день. Жарю и удивляюсь: как это я, Иван Никифорович, 35 лет от роду, ни разу в жизни не написавший ни единой любовной строчки, и вдруг такие пламенные письма? "Ангел, божество мое. Я без тебя, как лепесток без росы и солнца" и прочее, прочее… Одним словом, помешался. Барышня ко мне — тоже неравнодушна. Отвечает, только когда наедине про любовь заговоришь с нею, глазки опускает. Очень уж скромная и воспитания хорошего. "Чего это, — думаю я, — в ящик откладывать". Надеваю сюртук и с официальным визитом к мамаше ее. Так и так. Будучи влюбленным, что называется, по уши в вашу Лелечку, прошу руки ее. Мамаша в слезы. "Вот какое наше положение, Иван Никифорович. Холишь, холишь дочку, на руках носишь ее, по ночам не спишь из-за нее и вот является чужой, не в обиду будь вам сказано, и отнимает ее у тебя. Спасибо еще, что хороший человек. Бог с вами. Возьмите ее, только берегите. Она ведь такое нежное, нетронутое существо. Голубок…" — Уж будьте покойны! Как зеницу ока… — Вечером поделился радостью с сослуживцами. Я сам — конторщик и в банке служу. Поздравляют и спрашивают: — А вы, Иван Никифорович, изучили ее характер? — В совершенстве! — За полмесяца-то? — Смеются. Один говорит: "Ой, не нажить бы вам беды. Жениться, сударь, не огурец. Взял и съел. Это такой, знаете шаг. Надо быть очень и очень осмотрительным. Надо изучить предмет со всех сторон". Ну, вот еще. Я и слушать не хотел. А люди они, надо вам знать, все опытные, женатые. Да где там слушать, когда влюблен… Женился. Наконец у меня свой семейный очаг. Вот радость была. Ликую. Расхаживаю по комнатам Мак-Магоном, "Буланже" насвистываю и с сиянием во взоре обзираю новенькую мебель — резной буфет, трюмо, тахту, двуспальную кровать и висячую лампу. Как есть — бухточка. Насвистываю, а из глаз так и сыплются слезы умиления. Только недолго длилось мое счастье. На третий день вечером она спрашивает: "Шерочка, куда мы сегодня пойдем?" — А зачем и куда нам идти, Лелечка? — спрашиваю. — На дворе — дождь, холод. Вот прикажем Маше самовар наставить, и мы чай с молоком пить будем. — Она поморщилась и говорит: — Не желаю. — Ну, так возьмем "Русское богатство" и почитаем Михайловского. — Она зевнула и спрашивает: — А кто он такой, Михайловский? — Господи! — отвечаю. — Чуть висячую лампу не проглотила. Неужели не знаешь, кто такой Михайловский? Известный писатель. Стыдись. А еще гимназию окончила. — Нечего мне стыдиться. Экая важность, Михайловский. Я не обязана знать всех сочинителей. Что ж, идем? — Да куда? — Куда, куда?!.. — Она надулась. — Какой ты, право, несносный. Идем в ресторан. — Что-о-о? — У меня от неожиданности чуть глаза не полезли на лоб. — Чего ты так глаза выпучил? Ну да, в ресторан. Что тут такого страшного? Идем к Гоппенфельду или в "Баварию". Там весело, музыка. — Христос с тобой, котик. Какая же порядочная женщина ходит в ресторан? Там такое общество. Можно нарваться на пьяную компанию, на скандал! — Выдумывай. Никогда там скандалов не бывает. — А ты почему знаешь? — Потому, что не один раз бывала там. — Ты? — Да, я. — С кем же? Неужели мама и папа позволили себе водить тебя, девицу, в ресторан? — Зачем папа и мама? Стану я ходить с ними. — А с кем? — С Николаем Дмитриевичем. — Кто он? — Да ты знаком с ним. Ты познакомился у мамы. Он высокий такой, брюнет. — Вот как?.. А я, признаться, не ожидал за тобой таких талантов. — Неужели? — рассмеялась она. — Может быть, ты расскаиваешься, что женился? — Не то… но!.. — Надо было, милый мой, быть повнимательнее, когда выбирал. — Уж это действительно! — Она вдруг переменила вызывающий тон, прыгнула ко мне на колени, обожгла поцелуем и заворковала: "Какой ты кислый, гадкий. Котик просит тебя доставить ему удовольствие, пойти с ним в ресторан, я так давно не была там и не ела шницеля, а ты отказываешь". — Что ж, — помирился я. — Если ты очень хочешь, идем. — Пошли к Гоппенфельду и заняли столик. В зале — много публики, светло и играют немки — настоящие непорочные ангелы в белых, длинных и застегнутых до подбородка платьях. Подлетает официант. — Что прикажете? — Лелечка, ты, кажется, шницель хотела? Пожалуйста — шницель. — Папа-па-пастой! — остановила она меня. — Какой ты скорый. Раньше надо каких-нибудь закусок. Какие у вас закуски? — Всякие, сударыня-с! Маринад-с, кильки, икра паюсная, икра кефальная, щучья, анчоусы, провансаль, перчики фаршированные, семга, бычки-фрит, расстегаи. — Лечечка подумала и говорит: — Дайте провансаля, полпорции икры, только с лучком, — и она причмокнула языком. — Потом — перчиков, семги и один расстегай. — Слушаюсь! А водочки? — И водочки. — Графинчик или пол? — Графинчик. — Я запротестовал: "К чему графинчик?! Я ведь, котик, не пью". — В таком случае, пол-гра-финчика. Я сама пить буду. — А горячего что прикажете? — Горячего, горячего… — Она пробежала глазами прейскурант. —