На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

клевать носом и приготовился играть.

Как бы удалиться поприличнее? Один помялся-помялся и дипломатично и громко, так, чтобы все слышали, сказал товарищу:

— Я тебе говорил, Альфред, что их здесь нет, а ты не хотел верить.

— Чем же я виноват? — ответил Альфред. — Вот подлецы.

— Идем, в таком случае.

И они повернулись к дверям.

— Тпру! Молодые люди! Кавалеры! Амурчики! Куда же вы? Постойте! Посмотрите, какая славная девушка, вон та гимназисточка, — она указала на Надю. — Не девушка, а золото. С медалью гимназию окончила.

— Нет, нет, нам надо идти, мы только на минуточку зашли. В следующий раз, — отбивались молодые люди и быстрыми шагами направились к лестнице.

— Голодающие! — крикнула им вслед Матросский Свисток. — Шляются и спать не дают!

— Пистолеты гнусные!

— Идолы!

Девушки опять завяли, захлопали глазами и зазевали.

Матросский Свисток, у которой был обширный репертуар молдаванских и слободских песенок, сонно затянула "Призывника":

Я сегодня ваш товарищ,

А назавтра — я солдат,

Ой, подождите, тай не берите

У меня есть меньшой брат.

Ой, подождите, не стрижите,

Пускай милая придет,

Пускай мой родной чубчик

Слезами горькими обольет.

А Сима тоскливо тянула:

В голове моей мо-озги-и

Ссы-ы-хаются…

Из боковых дверей показалась хозяйка. Она собиралась на покой.

Увидав, что горят все газовые рожки, она крикнула не своим голосом:

— Антонина Ивановна!

— Что? — спросила та.

— Зачем горят четыре рожка?! Закрутите три! Чего вы мою кровь горите?!

— Го, го, го! — загоготали девушки.

В зале воцарился полумрак.

Убедившись, что рожки закручены, хозяйка плотнее запахнулась в свою желтую персидскую шаль и пошла спать.

Вун-Чхи, беседовавший с Тоской, встал и, шатаясь, подошел к Надежде Николаевне. Она сидела в углу, под лампой с красным абажуром, безучастная ко всему окружающему и происходящему вокруг и жадно глотала страницу за страницей принесенного ей Вун-Чхи томика Гейне "Путешествие на Гарц".

На щеках и на лбу у нее горели яркие пятна, и на красиво очерченных губах блуждала детская милая улыбка.

— Ты что читаешь? — спросил Вун-Чхи.

Надежда Николаевна подняла медленно свои красивые, мечтательные глаза, обдала его кротким сиянием и ответила:

— О принцессе Ильзе. Ах, какой восторг, какая прелесть! — и лицо ее сплошь залилось краской.

— Да, это лучшее место в "Путешествии на Гарц", — проговорил Вун-Чхи.

Он потом медленно опустился на пол, полулег у ее ног и положил свою курчавую, красивую голову на ее колени. Надежда Николаевна стала перебирать своими длинными, изящными пальцами его локоны и выражать свой восторг по поводу прочитанного:

— Прелесть, прелесть! Читаешь и радуешься. Точно пьешь дорогое вино, точно купаешься в хрустальной воде, в прекрасном мраморном бассейне. Какая поэзия! Сколько целомудренной и божественной красоты. Как я люблю Гейне! Послушай!

Она взяла томик и процитировала вполголоса с большим чувством:

"Невозможно описать, с какой веселостью, наивностью и прелестью Ильза пробегает по прихотливым скалам, встречающимся ей на пути; вода то дико шумит, пенясь струями, то изливается чистой дугой из каменных трещин, как из полных кувшинов, а внизу снова перепрыгивает по мелким камешкам, точно резвая девушка. Воистину справедливое сказание, что Ильза — цветущая принцесса, со смехом сбегающая с гор. Как блестит на солнце ее белая, пенящаяся одежда! Как развеваются по ветру серебряные ленты на ее груди! Как сверкают и горят ее алмазы! Пташки, реющие в воздухе, выражают свой восторг, цветочки на берегу нежно шепчут: "Возьми нас с собой, возьми с собой, милая сестрица!" Душа замирает от чистого блаженства, и я слышу сладкозвучный, как флейта, голос…"

— Постой, — проговорил, как бы во сне, Вун-Чхи. — Я буду продолжать.

И он продекламировал:

Живу я в Ильзенштейне,

Принцесса Ильза — я,

Приди ко мне, в мой замок,

И буду я твоя.

Твои омою кудри

Я светлою волной,

Забудешь все печали,

Друг бледный и больной…

Надежда Николаевна сидела, как завороженная.

Когда он кончил, она тяжело вздохнула и прошептала;

— Белая одежда, серебряные ленты на груди, алмазы, пташки, цветочки, лучистые звуки, сладкозвучная флейта, замок, грезы старой сказки… Боже! Как все это не похоже на всю эту грязь. — Она обвела глазами зал. — Ах, какая здесь грязь, какая грязь! — и она закрыла лицо руками.

— Да, друг мой, — сонно и устало протянул Вун-Чхи, — здесь ужасная грязь. Да не только здесь. Куда ни повернешься. Мы по уши сидим в грязи, захлебываемся, тонем.

— Ужасно, ужасно, — шептала Надежда Николаевна, не отнимая рук от лица. — Знать, что есть такая красота, такая дивная, здоровая красота, и барахтаться в грязи… Видишь? — она показала ему пятиалтынный.

— Что это? — спросил Вун-Чхи.

Надежда Николаевна горько усмехнулась и ответила:

— Я получила его сегодня "на чай" от одного осла. Он пришел, надругался и швырнул мне этот пятиалтынный, как швыряют лакею… А знаешь, как называет каждую девушку хозяйка? У нее теперь новая для них кличка. "Живая копейка на двух ногах". Нравится тебе? — и она опять горько усмехнулась.

— Весьма.

Девушкам, знавшим о тесной дружбе Вун-Чхи и Надежды Николаевны, сделалось завидно.

— Эй, генеральская дочь! — крикнула ей Матросский Свисток. — Чего нюни распустила?

— Образованная! — прохрипела Ксюра.

Но Надежда Николаевна не слышала их. Великий поэт умчал ее на своих крыльях далеко от этого ужасного зала к Ильзенской долине и, припав жадными губами к Ильзе, к сверкающей, лучезарной и резвой Ильзе, она тянула ее холодную влагу и погружала в нее свои руки.

Сидевший до сих пор смирно на коленях у Симы Огонь артельщик соскочил вдруг и заорал, крепко бия себя в грудь кулаком:

— Я — индивидуум!

— Ну так что, если ты индивидуум?! — спросил его сонно Вун-Чхи.

— Как что? — заорал громче артельщик. — Стало быть, я — личность! А личность имеет право на существование!

— Совершенно верно! — согласился Вун-Чхи. — Ну и существуй себе на здоровье! Черт с тобой!

Артельщик умолк и тупо посмотрел на него осовелыми глазами.

Сима взяла его под руку и потащила в коридор.

— Постой! — стал упираться артельщик. — Я хочу сказать что-то ему!.. Я не индивидуум, а червячок!.. Червячок и больше ничего… Так сказать, прах!..

— Свинья! — напутствовал его Вун-Чхи и слегка задремал.

— Как бы выбраться отсюда? — спросила вдруг Надежда Николаевна Вун-Чхи.

Вун-Чхи открыл глаза и ответил заплетающимся языком:

— Очень просто… Поищи себе квартиру… Мало квартир в городе?

— Не то… Ты не понял меня. Ты спишь?

— Нет, не сплю. — Вун-Чхи поднял на нее свои отяжелевшие от нескольких бессонных ночей глаза. — А что?

— Я спрашиваю,