На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не знаю. Хотел бы, чтобы поскорее. Можно будет водить к себе девочек.
Уксус, желая порисоваться, вынул из портфеля сотенную и стал махать ею перед носом чешки. Та с жадностью стала ловить обеими руками сотенную.
— Эй! — крикнула Уксусу Матросский Свисток.
— Что? — спросил он.
— Никогда не следует показывать денег голодному человеку.
— Почему?
— Потому что он глотку прокусить может.
— Глупости!
Молодые люди до того увлеклись разговорами, что забыли про девиц.
Хозяйке это не понравилось, и она послала к ним Антонину Ивановну.
— Молодые люди, — обратилась к ним экономка. — Нечего греть стулья. Будет разговоры разговаривать. Занимайте барышень. Видите, как они скучают. Велите что-нибудь играть.
Молодые люди вздрогнули, вспыхнули до корней волос, прервали разговоры, разбрелись по залу и присоседились к дамам.
В зал, между тем, не переставали входить все новые и новые "пассажиры".
В час ночи ввалилась компания из 15 человек в сюртуках и белых галстуках. В центре их находился маленький человечек в синих очках и с большой плешью. Он был также в сюртуке и белом галстуке.
В правой руке у него покоились какие-то папки.
Мужчина сей был юбиляр. Он верой и правдой прослужил 25 лет в качестве бухгалтера у своего патрона, не нажив ничего, кроме катара желудка и кишок.
Товарищи его по конторе и приказчики чествовали его сегодня с 8 ч. вечера у Шаевского в кабинете, а потом притащили сюда. В одной папке у него лежал длинный адрес, написанный выспренним языком и восхвалявший его — бухгалтера — доброту, и группа всех служащих, художественно исполненная фотографом.
Антонина Ивановна моментально забрала в свои руки всю эту компанию и сплавила ее в кабинет, где для нее уготовано было пиво и прочие спиртные напитки. Ушел в кабинет вместе с цыганкой Розой, Тоской и Бетей Вун-Чхи.
В зале сделалось скучно.
— Давай танцевать болгарскую, — предложил Борис Мише.
— Есть такой разговор.
Борис поднялся с своего места, подкатил высоко новые брюки, чтобы не испортить их, и подмигнул глазом Максу. Макс грянул болгарскую.
Борис озарился светлой улыбкой, положил руку на плечо Мише, тот положил ему на плечо руку, и они артистически стали откалывать болгарскую.
— Борис! — крикнул Уксус. — Я сейчас позову твою невесту. Пусть посмотрит на тебя.
— Плевать, — ответил Борис.
В самый разгар болгарской в зал ввалилась компания блестящих студентов с хлыстами в руках, обтянутых белыми перчатками. От них сильно несло фиксатуаром, ангруазом и духами "Тебя, мой друг Коко, я долго не забуду". Они приехали с артиллерийского бала и слегка пошатывались от принятой вовнутрь немалой дозы крюшонов и донского.
Приход их наделал сенсацию. Девицы сорвались со своих мест, как перепела, вспугнутые выстрелом, и завизжали:
— Павочка! Жожка! Вольдемар! Аполлон!
Блестящая молодежь расплылась в улыбку и раскрыла объятья.
— Зина! Божество мое! Свет очей моих! Святыня моя! Шура-Эфиоп!
— Противный, гадкий! Где пропадал?
— Занятия все. Уроки, лекции.
— Рассказывай. У Макаревича[18] пропадал.
Новые кавалеры внесли большое оживление в общество. Они острили, сыпали афоризмами, латинскими фразами, анекдотами.
Один громко напевал:
Эльза
Мила донельзя!
Альма
Нежна, как пальма!
У Матрешки
Ножки-крошки…
А пассажиры все прибывали.
Явились два заграничных студента — один из Дюссельдорфа, другой из другого какого-то "дорфа", в маленьких зелененьких шапочках на макушках и с радужными лентами поверх глаженых рубах. В зубах у них торчали коротенькие трубочки, и они переговаривались по-немецки:
— lacob! Nicht war? Hier ist hubscher als hunten? (Яков! Не правда ли, здесь красивее, чем внизу?)
— Das ist kein wunder. Hunten kostet ein halbes Rubel, und hierhoben ein ganzes (Ничего удивительного. Внизу стоит пол-рубля, а здесь наверху — целый).
В зале сделалось опять тесно.
Молодые люди танцевали до упаду.
Но как не похожи были их танцы на те, которые они танцуют на балах, в обществе с барышнями.
Там они танцуют скромно, галантно и поражают всех своей воспитанностью. А здесь!
Господи! Чего они не выделывали?!
Они стреляли ногами, как из пистолета, становились на руки, ходили колесом, внезапно растягивались на полу пластом и неожиданно поднимали дам за талью выше головы.
Особенно отличался заграничный студент из Дюссельдорфа и какой-то художник.
Надя, оставленная Бетей, сидела в стороне и с испугом наблюдала эту удивительную картину.
Она боялась, чтобы кто-нибудь из молодежи не сломал себе ноги или шеи.
По правую руку Нади сидел юноша 21 года с масляными глазками и держал на коленях Ксюру-Пожарную Бочку. Ксюра строила ему сцену ревности:
— Ах ты, обезьяна. Целый месяц не приходил. Раньше, бывало, каждый вечер приходишь. Скажи, с кем сошелся, не то усы выщипаю тебе.
После второй кадрели студенты затянули:
Коперник целый век трудился,
Чтоб доказать земли вращенье.
Дурак, зачем он не напился,
Тогда бы не было сомненья!
Заслышав пение, хозяйка вошла в зал и села у дверей. На лице у нее играла улыбка. Она слушала с удовольствием.
Но, когда гости стали безобразничать, она перестала улыбаться и пронзительно крикнула:
— Потише, господа скубенты!
Замечание ее было встречено оглушительным хохотом и криком "браво!".
— Туш, туш! — предложил Уксус.
Макс сыграл туш.
Хозяйка, обезоруженная симпатичной молодежью, махнула рукой и ушла. Она, хотя и показывала вид, что недовольна молодежью, но в душе симпатизировала ей. Да и как не симпатизировать ей? Ведь она была обязана этой молодежи всем своим благосостоянием.
Она хотела удалиться, но один студент подлетел к ней, схватил ее под руку и сказал:
— Хозяйка. Не откажите. Идемте танцевать падеспань.
— Что вы, сума сошли? — ответила не без кокетства хозяйка. — Со старухой-то?
— Да какая вы старуха?! Вы 40 очков дадите любой девице.
— Ах вы, шутник.
Хозяйка ссылалась на порок сердца, на сахарную болезнь, но никакие отговорки не помогли. Энергичный юноша при помощи товарищей втащил ее на середину зала и ей пришлось покориться.
Она подобрала юбки и поплыла. Проплыв пол-зала, она остановилась и заявила, что больше не может. И ее оставили, предварительно устроив ей шумную овацию.
XIX
ЭНГЛИШМЭНЫ
— Польку!
— Польку-мазурку!..
— Канкан!
— Болгарскую! — заказывали молодые люди.
Макс изнемогал. Пот ручьями лился с него, рубаха на нем промокла насквозь, и пальцы, стучавшие по клавишам, вспухли и
