На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все, без исключения, описанные молодые люди некогда учились в прогимназиях, реальном и коммерческом училищах, стоили массу денег своим родным, жаждавшим на склоне лет увидать своих чад врачами, юристами или инженерами, но, вследствие сильного влечения к наслаждениям, оных заведений они не окончили, что, впрочем, весьма и весьма мало огорчало их, ибо они считали себя людьми вполне культурными, интеллигентными и компетентными во всех житейских вопросах. Жизнь их текла, как по маслу, как ручеек по шелковой травке.
Вставали они кто в 10, а кто в 12 часов. К этому времени к самому носу их красная огрубелая рука служанки подносила свежую сорочку, блестящие, как зеркало, ботинки и очищенные от бульварной и гранд-отелевской пыли брюки. Та же рука затем, крепко держа фарфоровый кувшин, наливала им на руки и маленькие, величиной в пятачок плеши холодную воду.
По окончании туалета, они отправлялись к Либману, Робина или Фанкони, требовали газеты, "Будильник", "Figaro", "Flugende Blatter", кофе со сливками или мазагран, который с чисто парижским шиком тянули через соломинку.
После кофе, они сходились у Кузнецова или Гоппенфельда и обедали вместе. А вечером — у Корони, в Гранд-Отеле или в "Северной".
Весь интерес их, таким образом, вращался исключительно вокруг кондитерских, женщин, новомодных галстуков, тросточек и вырезных жилетов.
— О! Страусы, пистолеты приехали! — встретила их Матросский Свисток.
— Абрикосы!
— Супер-интенданты!
— Форс-мажоры! — разразились по их адресу прочие девушки.
Девушки не очень жаловали их за их аристократизм.
Не успели молодые люди рассесться, как в зал ввалилась новая партия молодых людей, таких же очаровательных, как первые, и в таких же ботинках на пуговицах и тесемках и с такими же двойными воротниками. Обе партии были прекрасно знакомы и с обеих сторон послышались радостные возгласы:
— Аркаша!
— Нюмчик!
— Эстергази!
— Шарль-Леру!
— Уксус!
— Вот нападение!
— Коммэстато, синьоре?!
— Сколько лет, сколько зим?! Как здоровье?
— Грациа, синьоре! Вери вель гуд!
— Кишмиш, душа моя!
— Оуес! Ольрайт! Си, синьоре!
— Откуда, Эстергази?
— Из Городского театра.
— Хороший Скарпиа был Саммарко?
— Что-нибудь. Шик.
— Лучше Джиральдони?
— В тысячу раз.
— Много ты понимаешь.
— О! Ты много понимаешь. Таких драматических баритонов, как Саммарко, надо поискать.
— Ну, будет. Ты сам был в театре?
— Нет. С двумя девицами.
— Они — какие?
— Из хорошего семейного дома.
— Хорошенькие?
— Так себе. Ломаются.
— Ты провожал их домой?
— Да.
— А далеко они живут?
— На Московской.
— Дурак. А ты, Борис, откуда?
— От невесты.
— А она знает, куда ты от нее пошел?
Спросивший засмеялся.
— Дурак я, чтобы сказать ей, — ответил Борис. Молодые люди громко захохотали.
— А вы, господа, откуда?
— Мы — от тети, с именин.
— Весело было?
— Кой черт. В цензуру, фанты, шарады и летучую почту с гимназистками играли.
— Фанты были с поцелуями?
— Без. Ломались девочки.
— Скажите пожалуйста, невинные. Вот поэтому я не люблю иметь дела с такими девицами. Хорошо, по крайней мере, накормили вас?
— Не очень. А вот летучая почта, которую я получил. Послушай, что мне написала Адель: "У вас такое скромное и наивное лицо. Вы — мой идеал и я вас люблю". Ха, ха, ха! Да!.. Там были два студента и говорили о Горьком. Понимаешь? Они возвеличивали его до небес. А я здорово обрезал их. Мишка, помнишь, как я обрезал их? Я сказал им: "Что — Горький? Горький купил себе дачу за 300.000 рублей".
— А Толстой разве лучше? Тоже говорит, что надо быть совестным человеком, а сам не подарит никому своего имения.
Надежда Николаевна подняла на молодых людей свои умные глаза и слушала их с презрительной улыбкой.
— Э! Они все такие, эти писатели, — махнул рукой Эстергази. — Теперь только деньги, деньги и деньги… Правда, Мишка?
— А вы где были?
— В парке.
— Весело там? Я давно уже там не был. Три дня.
— Не очень. Безголосые шансонетки. Хороша одна Ленская. Как она удивительно поет:
Ах, бррранд-майоррр!
Когда в ударрре,
Ты на пожаррре,
Качай, качай!
— Ты знаешь, что я тебе скажу? Если бы Ленская бросила шантан и взялась за обработку голоса, она могла бы поступить в оперу.
— Ленька! Склизко-потерянный! Был у Марьяшеса[17]?
— Был.
— А с какой девочкой ты вчера в 2 часа ночи ехал на извозчике по Преображенской улице?
— А что? Хорошенькая?
— Невредная. Кто она?
— Работает на фабрике. Я вчера познакомился с нею на народном балу и мы поехали ужинать. Приезжай в будущее воскресенье на бал. Там очень весело.
— Обязательно приеду. Скажи, твоя сестра еще в Одессе?
— Нет. Уехала.
— Куда?
— В Женеву.
— Чего? Дома ей плохо, что ли?
— Спроси ее. Говорит, что хочет быть самостоятельной.
— А знаешь, сколько мы положили вчера за ужин у Корони? 43 р. 75 к.
— Господа! Как вам нравится история с принцессой Луизой?
— Скандал на всю Европу.
— А Жирон этот — хороший арап. Он, должно быть, одессит.
Молодые люди опять захохотали.
— А я познакомился вчера с одной дамой. Вот — богатая (эффектная) женщина.
— Кто она?
— Жена одного моряка.
— И что же?
— Мы вчера с нею обедали в отдельном кабинете.
— Ой, Уксус! Смотри! Узнает муж, печенки отобьет тебе. Моряки не любят шутить.
— А это что? — и Уксус, плюгавенький юноша с грудью, в которой в настоящем году не хватало пяти сантиметров, необходимых для солдата, показал кулак, величиной с фигу: "Сунься, дескать, этот муж".
— Ты отчаянный, — заметил ему Миша.
— Сеня, у меня к тебе просьба.
— Какая, Миша?
Миша вынул бумажник, порылся среди 25-рублевок и сказал:
— Возьми два билета на благотворительный вечер. Этот вечер устраивает моя кузина.
— Отскочь!
К молодым людям подошла Сима Огонь.
— Это что за билеты? — спросила она.
— На благотворительный вечер. Может быть, возьмешь? Они недорогие, по 8 рублей.
Сима выпятила нижнюю губу и ответила:
— Плевать хотела я на ваш благотворительный вечер.
И она повернулась к ним спиной.
— А вы слышали новость? Гриша женился.
— Неужели? Царствие ему небесное!
— Мир праху его!
— Хорошее хоть приданое он взял?
— Ничего. 15000 рублей и большой гардероб.
— А девица ничего?
— Как все одесские девицы. Хорошо танцует, говорит немножко по-французски и играет "шандатон" (Chant d’automne) Мендельсона.
— Ха, ха, ха! А когда
