Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа - Понсон дю Террайль

Красавица-сиделка Фернана написала по его просьбе письмо Эрмине, в котором уведомила ее, что Фернан ранен и потому не может вернуться домой раньше как через восемь дней, и при этом добавила, чтобы она была вполне спокойна, так как рана совсем не опасна.

«К счастью, у той, которая была причиной нашей дуэли, – говорилось в письме, – премиленькая белая ручка, которая и взялась написать тебе эту записку вместо меня. До свидания».

Написав все это в полной уверенности, что Фернан не будет сам читать письма, она подала его ему, и он, действительно, подписал его, не читая.

Фернан уже начинал поддаваться влиянию этой очаровательницы.

На другой день после отправки этого письма к Эрмине молодая красавица подошла к нему.

– Мой дорогой больной, – сказала она, – ваша сиделка просит у вас позволения отлучиться на несколько часов и побыть в это время наедине с доктором, который, несмотря на его педантский вид, очень неглупый малый.

Молодая женщина, высказав эти слова, улыбнулась и вышла из комнаты, куда вошел толстенький доктор.

Молодая красавица вошла в свою уборную, переоделась в самый простенький костюм и приказала своей горничной нанять фиакр.

Через несколько минут после этого молодая женщина вышла из своего отеля, села в стоявший у подъезда наемный фиакр и приказала кучеру везти себя к Бастилии и остановиться на углу Сен-Жерменского предместья.

Куда же она ехала?

А теперь нам пора посмотреть, что делают наши знакомцы первого эпизода нашей истории.

Мы говорим о Вишне и Леоне Роллане.

В день их свадьбы при выходе из церкви граф де Кергац, уезжая в Италию, вручил честному работнику два объемистых пакета: в одном из них заключалось письмо Жанны к Вишне, а в другом письмо и банковский билет в сто тысяч франков, который де Кергац дарил Роллану с тем, чтобы тот устроил большую столярную мебельную мастерскую и дал бы в ней занятие двумстам работникам.

Жанна тоже просила Вишню открыть большой модный магазин и в его мастерской дать занятие бедным девушкам.

Спустя шесть месяцев после этого, в предместье св. Антония были открыты две громадные мастерские, занявшие собой почти целый дом.

По прошествии же трех лет Роллан сделался одним из самых известных – фабрикантов и имел громадное число рабочих.

В тот день, когда наша прелестная незнакомка оставила Фернана наедине с доктором, а сама, переодевшись, поехала к Бастилии, Леон Роллан занимался со своим конторщиком в своей конторе.

В это время к нему подошел один из его учеников по имени Мине.

– Что тебе. Мине? – спросил его Леон.

– Хозяин, – ответил мальчик, – с вами желает говорить какая-то молодая девушка.

Леон, подумав и предположив, что это, верно, одна из работниц его жены, которая занималась в верхнем этаже, сказал:

– Зови ее. Я здесь.

Через минуту после этого Роллан увидел перед собой уже известное нам очаровательное маленькое созданьице и невольно вздрогнул.

– Господин Роллан? – проговорила она вкрадчивым, нежным и мелодичным голосом.

– Это я.

Молодая женщина бросила какой-то странный, недоверчивый взгляд на присутствующих в конторе

Леон понял, что ей не хотелось говорить при них, и сделал им особенный знак.

– Что вам угодно? – повторил он свой вопрос, когда конторщик и подмастерье вышли из комнаты.

Она потупилась и вздрогнула.

– Вы, – сказала она, – года два тому назад давали работу Филиппу Гарену.

– Очень может быть, и мне что-то помнится это имя, – сказал Леон, припоминая. – Эго был, кажется, человек лет пятидесяти.

Молодая девушка кивнула головой и опять посмотрела на него так, что он вздрогнул всем телом.

– Это был провинциальный работник, – продолжал Леон, вспомнив, наконец, личность, о которой шел разговор. – Он работал у меня около шести месяцев.

– Совершенно верно.

– Потом, сколько мне помнится, он вернулся на родину, где у него оставалась дочь.

– Я, – пояснила молодая девушка, вся вспыхнув.

– Вы? – переспросил Леон.

– Да. Меня зовут Евгения Гарен, – ответила она грустным голосом.

– Ваш отец…

– Он-то и прислал меня сюда.

– А! Понимаю, – заметил Леон, – он, верно, беспокоится, что поторопился уйти от меня. Но будьте уверены и скажите ему, – добавил Леон Роллан, улыбаясь, – что у меня найдется опять для него работа и даже деньги, если он теперь нуждается в них.

– К несчастью, он не может уже работать… он ослеп.

– Ослеп! – вскрикнул Леон.

– Да. Уже шесть месяцев.

– Вы не ошиблись, что обратились ко мне, – сказал тогда Леон Роллан.

Незнакомка сконфузилась.

– Вы, может быть, ошибаетесь, – сказала она. – Мы пришли просить у вас работы. Мой отец послал меня и сказал: «Госпожа Роллан добрая и достойная женщина и, вероятно; не откажется дать тебе работу».

– Конечно, нет, – ответил Роллан.

– Одно только меня беспокоит, – продолжала молодая девушка, – я не могу ходить работать в мастерскую, так как мой отец ослеп и к тому же болен.

– Ну, это еще вполне поправимо. Вишня будет вам давать работу на дом. Моей жены нет теперь дома, но она скоро будет; если хотите, подождите ее.

– Я подожду, если позволите, – ответила она печально/

Леон посмотрел на нее, на ее чистенький костюм, за которым она напрасно старалась скрыть свою бедность, и испытал какое-то особенное чувство к ней, объясняя это простым состраданием.

– Пойдемте наверх, – сказал он, – там вы подождете в швейной. Моя жена теперь скоро вернется домой.

Молодая девушка молча встала и последовала за ним.

– Странно, – думал между тем Леон, поднимаясь по лестнице, – этот Филипп Гарен был порядочный плут, когда он работал у меня.

И, оборотясь к молодой девушке, он спросил:

– Где живет ваш отец?

– В двух шагах отсюда: улица Шарон, № 23.

– Я схожу сейчас же к нему. Я только что хотел идти туда, на эту улицу, когда вы пришли ко мне. Там у меня склад дров.

– Мамаша, – добавил он, входя в мастерскую, – Вишня еще не возвращалась?

– Нет еще, – ответила старуха.

– Вот эта молодая девушка подождет ее, я особенно рекомендую ее как дочь одного из бывших моих работников.

Затем он обернулся к молодой девушке и предложил ей позавтракать с ними.

– Благодарю вас, – ответила она печально, – но извините меня, если я не приму ваше предложение. Мой отец…

Леон был тронут до слез и подумал, что она, вероятно, не принимает его предложения потому, что у ее больного отца нет совсем хлеба.

– Подождите здесь, – сказал он, – я сейчас же вернусь.

И, накинув на плечи пальто, он проворно сошел с лестницы, вышел из дому и направился на улицу Шарон.

Через несколько минут после этого он был уже у дома № 23.