Трилогия об Игоре Корсакове - Андрей Николаев

Назаров кашлянул.

– Позвольте вопрос? Вы сказали, что человечество было не готово принять мудрость предков, а вы полагаете, что со времени написания тибетских манускриптов, или хотя бы библии человечество поумнело?

– Хороший вопрос, – кивнул Барченко, – прекрасный вопрос, мой друг, – он снисходительно похлопал Назарова по плечу. – Здесь вы правы, ума у людей не прибавилось ни на йоту. Но я задался другим вопросом. Для чего собственно наши пращуры основали человеческую цивилизацию? Что это было: эксперимент? Игра?

– Эксперимент, затянувшийся на миллионы лет?

– А почему нет? У них могут быть свои понятия о времени. И здесь возникает вполне уместное предположение: они создали человека по своему образу и подобию, стало быть, должны остаться люди, напрямую продолжающие род наших прародителей! Именно с ними и вступают в контакт представители працивилизации при помощи «Золотых врат».

Назаров посмотрел на Ладу. Девушка нахмурилась, не спуская взгляда с Барченко.

– Так, – медленно сказал Назаров, – пожалуй, я понимаю, к чему вы клоните. Одна из этих людей – Лада Алексеевна?

– Да! У вас прекрасно развито аналитическое мышление, Александр Владимирович. Лада Алексеевна Белозерская – одна из прямых потомков…

– Так вот почему я оказалась здесь, в лагере, – тихо сказала девушка. – Но почему именно таким образом: арест, ссылка. Неужели вы не могли организовать это по-другому.

По ее лицу было видно, что она заново переживает все случившееся с ней за последние месяцы. Губы ее задрожали, она резко отвернулась, и Назарову показалось, что на глазах девушки проступили слезы.

– Обстоятельства, дорогая моя, – покровительственно сказал Барченко, – иногда они выше нас. Кроме того, не забудьте, какое сейчас время.

Назаров с досадой посмотрел на него и взял девушку за руку.

– Лада Алексеевна, сделанного не вернешь. Обещаю вам, что после окончания затеянного профессором эксперимента, я сам буду ходатайствовать о вашем освобождении.

– Не обещайте того, чего не сможете выполнить, товарищ Назаров, – глухо сказал Барченко, – будущее зависит не только от ваших желаний. Не вынуждайте меня обращаться к вашему руководству – проведение наших работ санкционировано на очень высоком уровне.

– Я не верю в ваши теории, профессор, – сказал Назаров, – вызывать снег, или менять направление ветра – это одно, а то, о чем вы сейчас рассказали, основано на слишком многих допущениях. Стоит в цепочку ваших заключений вкрасться одному ложному факту и ваша теория рухнет. Впрочем, я не уверен, что она вообще обоснована изначально. С вашего разрешения, мы вернемся в лагерь.

– Ваше право верить, или нет. Ответ мы получим в ближайшие дни.

Назаров взял Ладу под руку и повел прочь. Барченко посмотрел им вслед, пожал плечами и, опершись на палку, стал смотреть на спрятавшиеся в земле камни.

На вершине сопки Лада оглянулась. На мгновение ей стало жаль профессора – уж очень одиноко выглядела его фигура среди нагромождения валунов, перед пустынной тундрой, с проплешинами растаявшего снега.

Назаров погладил ее по руке.

– Не думайте об этом, Лада, – сказал он, – если поверить в то, что он сказал, то можно просто сойти с ума.

– Нет, мне кажется, он прав. Я чувствую это. Что-то мешает мне полностью поверить в его теорию, что-то должно открыться во мне. В любом случае, скоро мы узнаем, прав он, или нет.

Глава 15

Солнце падало в океан. Еще играли его розовые блики на перистых облаках, еще искрились в его прощальном свете барашки волн, но уже зажигались первые звезды, уже наплывала с западачернота ночи, подгоняя в порт запоздавшие рыбачьи лодки. Стены старого испанского форта с навеки замолкшими пушками в амбразурах теряли белизну, приобретая серый неживой оттенок, словно форт прятался в темноте, готовя засаду морским разбойникам. Теплый вечерний ветер взъерошил волосы, зашуршал листьями пальм, развеял дымок скрученной наспех сигареты. Я шел вперед вдоль берега, оставляя на мокром песке следы босых ног.

Сегодня ты обещала придти пораньше – отец приболел и не выходил в море, так, что тебе не придется перебирать улов. Вот здесь, где три пальмы спустились к самой воде, мы впервые встретились. Ты была в светлом платье и белая роза в черных, как ночь волосах оттеняла твое смуглое лицо, соперничая белизной с застенчивой улыбкой…

Когда из родной Гаваны отплыл я вдаль,

Лишь ты угадать сумела мою печаль!

Заря золотила ясных небес края,

И ты мне в слезах шепнула, любовь моя…

Почему я не встречал тебя раньше? Нет, как я мог жить без тебя? Я каждый день просыпаюсь, мечтая о нашей встрече и день тянется, как целый год, и друзья уже смеются, когда я прихожу с моря с сухими сетями, но что я могу? Что я могу, если я сплю наяву и лодку несет волна, и лишь перед закатом ветер, что поет в провисших фалах, напоминает о нашей скорой встрече.

Где б ты не плавал, всюду к тебе, мой милый,

Я прилечу голубкой сизокрылой!

Парус я твой найду над волной морскою,

Ты мои перья нежно погладь рукою…

Ты прикроешь глаза, ты доверишься мне… твои губы покорные и теплые, твоя кожа, как бархат…

О, голубка моя…

– Сергей! Да что же это такое.

Панкрашин открыл глаза. В маленькое оконце сочился тусклый свет полярного дня. Бревенчатый потолок с торчащей паклей нависал, казалось, над самой головой. Малица, которой он прикрылся, щекотала мехом лицо, а неприкрытые ноги заледенели. Профессор Барченко снова потряс его за плечо.

– Сергей! Вставайте же, наконец, я уже десять минут не могу вас добудиться.

Увидев, что Панкрашин очнулся, профессор перестал его теребить, присел на табуретку возле кровати и, сняв пенсне, стал раздраженно его протирать. Давно не стриженные волосы его были растрепаны, седая борода воинственно топорщилась.

– Удивительная беспечность, молодой человек. Я же просил вас не отлучаться надолго.

Сергей приподнялся на локтях, с улыбкой глядя на профессора.

– Голубка…

Барченко замер с раскрытым ртом и поднесенным к нему пенсне.

– Э-э…, простите?

Рассмеявшись, Панкрашин сел на лежанке и сладко потянулся.

– Извините, Александр Васильевич, это я не вам.

– Надеюсь, что не мне, – профессор водрузил пенсне на нос и оглядел Сергея из под нависших бровей, – ну-с, молодой человек, где вы были на этот раз?