Трилогия об Игоре Корсакове - Андрей Николаев

– Скажите, товарищ, это у вас пальто из Англии, прямо из Берлина?

В последующей драке Кривокрасов получил синяк под глаз, а Ванька-боксер лишился зуба и свободы. На следствии он чистосердечно раскаялся в содеянном и проникся к Михаилу уважением за умение постоять за себя.

Теперь он подходил, сияя широкой щербатой улыбкой, явно обрадованный появлением Николая. В одной руке у него был холщовый мешок, в другой тлела кривая самокрутка.

– Здравствуйте, гражданин начальник!

– Здравствуй, Иван. Что, зуб так и не вставил?

– Да все некогда, Михаил Терентьевич. Только вышел с зоны – на тебе, опять замели. Пригладил я фраера – пухлый такой, важный, а он с охраной оказался. То ли депутат, то ли ученый какой. И светило мне уже не трояк, как от вас получил, а червонец, во как. Да еще побег пришить хотели. Ну, а тут профессор этот – Барченко ко мне. Давно, говорит, таких ищу. Прикинул я, и согласился. А вы-то как тут оказались? Или проштрафились?

– Я в командировке, правда, не знаю, надолго ли.

– Ну, стало быть, вместе коротать будем. Тут, Михаил Терентьевич, нормальному человеку и поговорить не с кем. Один ненец с Большой Земли, один чухонец, или лопарь, как там его, по-русски с пятого на десятое понимают. Полячишка – генерала из себя строит, фырчит через губу, грузин есть – вообще меня не замечает, а профессор как начнет говорить – тут уже я ушами хлопаю. Вроде слова понятные, а о чем толкует – не разберешь. Ассистент, правда, у него – нормальный парнишка, но молодой, зеленый.

– А женщины? – спросил Кривокрасов, снова поглядев в сторону женского барака.

– Бабка Серафима – божий одуванчик, все Ванюшей меня кличет, Майя Геннадиевна – хорошая женщина, только она ведь из бывших. Строга, как вертухай на кичмане. Есть еще Мария, такая, скажу вам краля! Все при себе, царская женщина, хоть и косоглазая малость, но не про меня. Мне бы попроще кого.

– Ладно, разберемся, Иван. А что это у тебя? – Кривокрасов кивнул на мешок.

– Яиц набрал вот в гнездах. Заходите через часок на яичницу. Если пожелаете – я вам здесь все места покажу. Особо смотреть, правда, нечего, но красиво – аж за душу хватает.

– Договорились. Ну, бывай, – Михаил протянул Межевому руку, тот с поклоном пожал, подмигнул и потопал к своему бараку. Оглянувшись, он вернулся на несколько шагов и, понизив голос, сказал, – а вы попробуйте к Марии подъехать. Век свободы не видать – скучает баба.

Кривокрасов хмыкнул, постаравшись скрыть смущение, покосился на Марию. Боровская направилась к бараку профессора, Иван галантно распахнул перед ней дверь, пропуская вперед. Мария стояла одна, обхватив руками плечи, глядя в его сторону. Михаил поклонился, она ответила легким кивком. «А чего я теряю? Просто подойду, познакомлюсь – как-никак рядом жить будем», – подумал Михаил, и двинулся к женщине. Немного покачивая бедрами, она пошла навстречу.

Глава 14

Боровская зашла в барак. Барченко что-то писал при свете керосиновой лампы, Панкрашин валялся на койке, глядя в потолок.

– Ну, кому деликатеса? – громко спросил вошедший за Боровской Межевой, – свежие яйца, – загнусил он на манер базарной торговки, – только что снеслися!

– О, это дело, – Панкрашин приподнялся на койке, – а у нас пополнение, видел?

– Еще бы! Старого знакомца встретил. Он меня в тридцать шестом на четыре года на зону определил. Серьезный мужчина.

– Это кто же это?

– Кривокрасов Михаил Терентьевич.

– Так он не из ГУЛАГа?

– Был в МУРе, а сейчас – не знаю.

Межевой подошел к столу и стал осторожно выгружать яйца из мешка.

– Александр Васильевич, можно вас на минутку, – Боровская показала глазами на дверь.

– Да, конечно, – профессор закрыл тетрадь, убрал ее в тумбочку и последовал за ней.

Боровская поджидала его на улице.

– Ну, что я могу сказать, – начала она, – девушка здорова, нервы немного не в порядке, но это объяснимо.

– А, э-э, как обстоит дело с…, м-м, – замялся профессор.

– Вы о чем? А-а, – Боровская немного улыбнулась, – да, она девственница. Сейчас она отдыхает – Серафима Григорьевна напоила ее своим отваром, а завтра, думаю, вы сможете с ней поговорить.

Оглядевшись, Барченко взял ее под руку и отвел от барака.

– Как по-вашему, она проявляет интерес к Назарову?

– Определенно проявляет. Так, что ваша задача облегчается.

– Да-да, – рассеянно подтвердил профессор, – только бы он не затягивал с э-э…, черт, как вам просто – вы, как врач, можете называть вещи своими именами.

– Вы имеете в виду половой акт?

– Да, – с раздражением сказал Барченко, – именно его я и имею в виду, черт возьми. Ох, простите, нервы сдают. Времени осталось совсем немного, а тут еще кое-какие проблемы возникли. Как вы полагаете, не стоит ли нам поспособствовать, так сказать? Создать условия для …э-э, уединения, может, Серафима Григорьевна использует травы.

– Афродизиак? – Боровская задумалась, – думаю, не стоит. После может наступить нервный срыв – у девушки ведь это будет первый опыт. Предлагаю подождать.

– У нас есть две, максимум, две с половиной недели, Майя Геннадиевна.

– Полагаю, этого вполне хватит нашим молодым людям, чтобы открыться друг другу. Ну, а там уже все зависит от настойчивости Александра Владимировича и согласия Лады Алексеевны, – она повернулась, собираясь уходить, – да, кстати, зачем понадобилось привлечение этого …м-м, Николая Кривокрасова, кажется?

– Исключительно, как запасной вариант. Любовь, знаете ли, слишком тонкая материя, чтобы полагаться на случай. Но я рад, что Назаров и Белозерская заинтересовались друг другом. А что касается Кривокрасова, то боюсь, его услуги не понадобятся.

– Вам – возможно, – улыбнулась Боровская.

Она поманила Барченко, указывая на что-то глазами.

Михаил Кривокрасов прогуливался по территории лагеря рядом с Марией Санджиевой, что-то с увлечением ей рассказывая.

– О-о, – сказал профессор, – ну, что ж, тем лучше!

Назаров подхватил с печки сковороду с яичницей, бегом донес ее до стола и грохнул на плетенную подставку.

– Так, ну, что, давай, пробуй местный деликатес: гагаринная…., или гагарья, а может и крачья, от крачек, в смысле. Словом – яичница, со шкварками из моржового сала!

– Один момент, – сказал Кривокрасов, поднимаясь со шкур на полу, на которых спал, – только вот снежком оботрусь.

Он скинул нательную рубаху и выскочил из дома. Низкое солнце било в глаза, от тела на легком морозце поднимался пар. Помахав руками, Михаил сделал несколько ударов по воображаемому противнику, ухватил горсть снега и, крякнув, стал растирать его по груди и плечам.