Новый Мир ( № 4 2006) - Новый Мир Новый Мир

Но не ради трансформации устойчивых культурных и лексических штампов написан роман. Главное все-таки — возможность взглянуть на мир чрез призму некоего космического разума, остранить обыденное. Мир, увиденный глазами братьев Света, — это павший мир. Насилие, жестокость, злоба, предательство, мелочность, трусость. Механический, тупой, бездушный, отталкивающий секс, безрадостное, тоскливое, бессмысленное существование. Всегдашний сорокинский имморализм неожиданно оборачивается отчетливо морализаторской нотой, ну прямо в духе толстовской “Крейцеровой сонаты”: сексуальные отношения мужчины и женщины отвратительны, лживы, механистичны. Высшие люди в сексе не нуждаются, они трогают друг друга сердцами, ведут сердечный разговор. Сорокин играет с целым набором “сердечных” пословиц, поговорок и устойчивых выражений. “Сердце сердцу весть подает”, “сердце сказало”, “вещее сердце”, “чует сердце”, “читать в сердцах”, “брать за сердце” — все эти метафоры, лежащие в основе поговорок, Сорокиным овеществлены. Сердца братьев Света в буквальном смысле говорят, чуют, ведают, видят, понимают, вспыхивают — все эти действия автор старательно отмечает курсивом.

И когда побитые молотом, испуганные, не понимающие, что с ними случилось, герои разражаются истерическим плачем и рыдают семь дней, читатель вполне сочувствует старой женщине с сияющими молодыми глазами, которая говорит новообращенным: “Это плач скорби и стыда о прошлой мертвой жизни. Теперь ваши сердца очистились. Они не будут больше рыдать. Они готовы любить”. На этом фоне нежного, братского, сердечного отношения друг к другу как-то растворяются средства, которые братьям Света пришлось применять для обнаружения себе подобных.

“Мы работали как одержимые: ледяные молоты свистели, трещали кости, стонали и выли люди, внизу, этажом ниже, непрерывно гремели выстрелы — там добивали пустышек. Их было, как всегда — 99 %”, — рассказывает главная героиня “Льда” по имени Храм о золотом времени, когда под прикрытием МГБ братья Света организовали в Карелии секретную операцию “Невод” — арестовывали подряд всех голубоглазых и светловолосых и потом простукивали их ледяным молотом в подвалах “Большого дома”.

Вот это и есть сорокинский фокус — изобразить труд палачей как героический. “Это была тяжелая работа... Руки и лица наши были иссечены осколками разлетающегося льда, мышцы рук стали железными, ныли и болели... ноги распухали от многочасового стояния”. Ну и радость от результатов ударного труда, понятное дело, находит адекватное выражение в лексике участников соцсоревнований: Храм говорит про новообретенных братьев, что их было мало, как золотых самородков в земле. “Но они были. И они сверкали в наших натруженных окровавленных ладонях ”.

Тут вот что интересно: Сорокин ведет повествование с точки зрения братьев Света, ничуть не скрывая их нечеловеческой сути. Но человечество изображено с такой степенью мизантропии (даже гуигнгнмы у Свифта снисходительнее смотрят на йеху: они ими брезгуют, но позволяют им есть их гнусную пищу, совокупляться, размножаться, существовать), а сердечная жажда братьев Света описана столь выразительно, что читатель вовлекается в сети братства вполне добровольно. Поменять местами моральные полюса — это задача посложнее, чем играть со стилями и дискурсами, и Сорокин ее блестяще решает.

Можно было бы сказать, что голубоглазые блондины подозрительно напоминают белокурых бестий, что идея разделения людей по некоему врожденному признаку на высшую расу и человеческий мусор слишком напоминает расовую теорию нацизма, а легкость, с какой братья Света обрекают на смерть “мясные машины”, вполне соответствует масштабным проектам уничтожения неполноценных рас в газовых камерах. Но я бы не делала этого. И не стала бы подставлять на место избранной расы избранный класс, чтобы получить метафору, уравнивающую два тоталитарных общества. Сорокин набирает своих белокурых и голубоглазых сверхчеловеков из немцев, евреев и славян, из пролетариев и господ, потому что хочет смешать карты в реестре отработанных идей. Писателя явно не интересуют социальные системы. Но, похоже, его занимает психология человека, зыбкость границ между добром и насилием, скептицизмом и верой, тотальным разочарованием в мире и готовностью претворять в жизнь утопию.

При том, что часть своих преданных поклонников этим романом Сорокин потерял, большинство с готовностью съело наживку. Наиболее характерная реакция на роман — не насмешливое сожаление в духе Дениса Яцутко, но серьезные рассуждения о новом Сорокине, о “духовных поисках” автора, о стремлении к гармонии и т. п. Глеб Шульпяков в “НГ Ex libris” назвал “Лед” самым “теплым” романом Сорокина и, с готовностью восприняв двусмысленную метафору автора, закончил статью призывом “говорить сердцем”; Вячеслав Курицын страшно рассердился на критика, имевшего неосторожность назвать братьев Света “чудовищными монстрами, лишенными жалости”, и увидел в романе “попадание в нерв времени”... “Вроде бы очевидно, что проблемы, связанные со „Льдом”, в том и состоят, что уже сотни молодых людей, подражая „чудовищным монстрам”, часы проводят на коленях, оголив торсы и разговаривая сердцами. Проблема в той девочке, которая сказала в телевизоре позавчера, что прочла „Лед” и не будет теперь больше заниматься сексом, чтобы стать высшим существом”. “Сорокин написал роман „Лед”, блестящий, искрометный удар, взывающий к подлинному в человеке”, — замечает Сергей Шаргунов. Никита Алексеев, демонстрируя полное сочувствие к посланникам Света, видит в романе “попытку восстановления гармонии и редкое для современной литературы стремление наконец-то заговорить без кавычек” <http://www.inostranets.ru/cgi-n/materials.cgi?id=3653&chapter=200>. Не буду множить примеры.

Возможно, интервью автора, в которых он сообщал, что “разочаровался в цивилизации, в современном человеке”, что он написал роман “о поисках утраченного духовного рая”, что сам стал вегетарианцем, как его герои, — служили тем камертоном, который настраивал на определенную ноту читательское восприятие. Вопрос, морочит ли он голову интервьюерам или увлечен собственной игрой в сверхчеловеков, обсуждать не берусь. Но в одном по крайней мере есть все основания доверять автору: Сорокин не раз повторял, что не собирался продолжать “Лед”, но роман его “не отпустил”.

Структурно “Лед” — произведение завершенное. Если первая его часть — триллер, в котором сюжетно скрещиваются судьбы трех людей — проститутки Николаевой, студента Лапина и бизнесмена Боренбойма — и ставятся загадки, а вторая — жанрово стилизованная под классическое реалистическое повествование от первого лица исповедь старой женщины, видного члена братства, — все загадки разрешала, то третья — резко меняла ракурс.

Вместо эпилога предлагалась сухо написанная инструкция по эксплуатации оздоровительного комплекса “LЁD”. Выясняется, что фирма, сумевшая синтезировать метеоритное вещество, рассылает рекламные образцы “оздоровительной системы” (компьютер, шлем, молоточек, двадцать три кусочка льда, панель управления), с помощью которой каждый может ощутить трепетание сердца, вдоволь наплакаться (для комфорта предусмотрены слезоотсосы) и потом испытать эйфорию от согласного трепетания двадцати трех тысяч сердец и растворения в ослепительном свете. Снял шлем — и ты в своем кресле. Отзывы первых пользователей: для одних оздоровление, для других — нирвана, для третьих — наркотик, для четвертых — что-то вроде кино, для пятых — коллективный оргазм.

Замечательная метафора судьбы идеи в современном обществе. Как ни относиться к братьям Света, но героический период их истории существовал. Опасности, лишения, жертвы. А оборачивается все сенсорной игрой, игрушечными слезами и умеренной эйфорией. Массовое общество обратит в продукт потребления и трепетание сердца, и очистительные слезы, и мистические видения.

Загадочные две странички финала, где шестилетний мальчик, оставленный дома, начинает играть с кусочком льда и пытается его согреть, — не мощный финальный аккорд, а тихая тающая нота, удачно завершающая повествование..

В сиквеле “Льда”, романе “23 000”, этот мальчик-олигофрен превращается в самого могущественного члена братства не потому, что так было задумано сразу, а потому, что интрига для автора — вещь подсобная, которую можно гнуть, рубить и корежить. Но прежде чем продолжить “Лед”, Сорокин написал приквел “Путь Бро”. Сюжетно “Путь Бро” мало что добавляет к первому роману, где уже появляется величественный и изможденный старик Бро, который в сжатом виде рассказывает о своей жизни, о том, как двадцатилетним студентом он принял участие в экспедиции к месту падения Тунгусского метеорита, как по мере приближения к небесному телу начал ощущать энергию, идущую от него, как отстал от вернувшейся назад экспедиции, разыскал метеорит, оказавшийся громадной глыбой льда, нечаянно поскользнулся, ударился о него грудью и почувствовал свое проснувшееся сердце. Отколов кусок льда, он пошел к людям и в стойбище эвенков увидел пришлую светловолосую девушку, ударил ее ледяным осколком в грудь — и обрел сестру. Первые инициированные пошли искать себе подобных.