Доля правды - Зигмунт Милошевский

Он резко тронулся с места, направляясь в сторону реки.

Прокурор Теодор Шацкий не знал да и не мог знать, что покидает одно из типичных довоенных местечек — городков, населенных в большинстве своем бедными евреями; в Аннополе незадолго до войны они составляли свыше семидесяти процентов жителей. Здесь была еврейская школа общества Тарбут[140], хедеры, Общество Талмуд-Тора и нерелигиозные школы для девочек и мальчиков, была даже скромная иешива, по окончании которой юноши продолжали учебу в раввинской семинарии в Люблине. На месте старого кладбища на окраине городка остался небольшой мемориальный камень, опоясанный для красоты дорожкой из розовой плитки.

На лице девицы появилось неодобрение, но тем не менее она позволила ему положить руку на бедро — уже хорошо. А раз так, то Роман Мышинский переместил ее чуть-чуть выше, туда, где за кружевной резиночкой чулка должно начинаться голенькое тело, но там не было ни кружавчиков, ни голенького тела. Только не говорите, что нынче в клуб ходят в колготках! Что это? Винтажная тусовка или как? А потом окажется, что у нее и лифчик из эластана, и подмышки небриты. А можно, чтоб хоть раз в жизни все было по-человечески? Не раз в месяц, даже не раз в полгода и не раз в год. Раз в жизни!

— То есть ты в каком-то смысле детектив? — спросила она, наклоняясь в его сторону.

— Не в каком-то смысле, а просто детектив, — прокричал он, помечая в уме, что уже больше никогда в жизни не станет перед свиданием приглашать женщину на кальмаров в чесночном соусе. — Догадываюсь, как это звучит, но так оно есть. Я сижу в своем офисе, приходит клиент, сначала темнит, чтоб проверить, можно ли мне доверить свое дело. А потом, — он сделал паузу, — а потом раскрывает передо мной свои самые сокровенные тайны, и я получаю заказ. Ты даже не представляешь, насколько запутанно складываются человеческие судьбы.

— Мне бы хотелось взглянуть на твой офис. И открыть тебе свои сокровенные тайны.

— Самые сокровенные? — спросил он, чувствуя, как пошлость самого вопроса отбивает у него охоту провести незабываемый вечер.

— Ты себе даже представить не можешь какие! — она старалась перекричать музыку.

Потом они уже сидели в такси, которое везло их из центра в его «офис», то бишь в маленькую кавалерку на Грохуве. Хоть место и не считалось элитным, но зато атмосфера тут была довольно милой — в заросшей виноградом довоенной вилле, расположившейся под блочными домами в микрорайоне Остробрамская, прозванном в народе Мордором. Они жадно целовались, когда зазвонил телефон. Частный номер. Он принял звонок, в душе умоляя всех богов на свете, чтоб это не была мать.

С минуту, не произнеся ни слова, слушал.

— Конечно же помню, пан прокурор, — отозвался он деловым, чуть ниже обычного голосом, бросая девице красноречивый взгляд. — Такие дела не забываются… Да, я сейчас как раз в Варшаве… Ясно… Ага, ага… Понимаю… Конечно… Мне бы пару часиков вздремнуть, три часа на дорогу, значит, могу быть у вас в восемь… Конечно, ясно, до свидания.

Заправским движением он сложил телефон и сунул его в карман пиджака. Девица смотрела на него с восхищением.

— Ну, знаете! Чтоб прокуроры по ночам названивали, — бросил таксист, глядя на него в зеркальце. — Вашу мать, нам тут Советский Союз устроят.

Глава восьмая

среда, 22 апреля 2009 года

Сегодня праздник Земли, Джеку Николсону исполняется 72 года, Дональду Туску — 52, а автомобилисты отмечают седьмую годовщину смерти «полонеза»[141]. В Польше почти полмиллиона гимназистов сдают выпускной экзамен, а кроме того: правительство обещает ввести полный запрет на курение, 25-летний альпинист без страховки взбирается по стене на крышу гостиницы «Марриотт» в Варшаве, а конкурс на лучшего юмориста года выигрывает министр инфраструктуры, обещая закончить автомагистрали A1, А2 и A4 до начала Евро-2012. У польских западных соседей начинается шумный процесс над исламскими террористами, у восточных — хоккейный тренер, уволенный за то, что его команда дерзнула выиграть у команды президента Лукашенко, восстановлен в должности. В Сандомеже задержан мужчина, обвинивший четырнадцатилетних пареньков в краже на рынке 74 бутылок пива и одной бутылки водки и потребовавший от них денежного возмещения. А тем временем настоящие воры вынесли из открытой квартиры сумочку, в которой было 180 злотых. Хозяева сидели себе на балконе, что вполне нормально, учитывая, что день был солнечный, хотя температура не поднималась выше 18 градусов, а ночью должна упасть до двух.

С тех пор как на первой экскурсии Марцин уселся в автобусе рядом с Сашкой — свободное место оказалось только возле этого жердяя с лицом убийцы, — обоих пареньков связала, похоже, не столько дружба, сколько необычные добрые отношения. Многого они друг о друге не знали, не навещали друг друга дома, не приглашали на вечеринки, даже не ходили в один и тот же класс. Оба были довольно замкнуты и эту замкнутость друг в друге очень уважали. Марцин был скорее заморышем: невысокого роста соломенный блондинчик в очках, известный в школе и подвергаемый вечным насмешкам скрипач, которому временами приходилось, к своему превеликому огорчению, играть на школьных концертах. Он немного сочинительствовал, и его вдохновляла мысль, что когда-нибудь он сможет писать музыку к фильмам, правда, пока его композиции знала только Оля. Ну и Сашка.

О Сашке же ходили слухи, будто он приторговывает наркотиками и связан с русской мафией — сплетни настолько упорные, что даже учителя потакали ему во всем, боялись проявлять строгость, опасаясь, как бы плохой оценкой не накликать на себя беду. Немногословный по своей природе, Александр по этому вопросу хранил полное молчание, что, естественно, только утверждало окружающих в их опасениях, и когда кто-нибудь, набравшись храбрости, подходил к нему, чтобы спросить о товаре, Сашка, для начала долго и не моргая смотрел на клиента, а потом наклонялся и говорил с нарочитым российским распевом: «Есть, да не про твою честь».

На самом же деле Сашка ничем не торговал, а его самой большой и никому не известной страстью было документальное кино; в его компьютере объем таких фильмов исчислялся терабайтами. Временами он подкидывал Марцину что-нибудь из своей коллекции — самые интересные и остро полемические фильмы. Последнее, что Марцин посмотрел благодаря Сашке, была невероятная история об одном еврее, который вместе с детишками едет в Польшу, чтоб отыскать людей, спасших его отца. Больше всего его поразил старый, больной, подключенный к разным трубочкам еврей, который уже лет шестьдесят живет в Израиле; он уже ни с кем не общается и только твердит, что хочет домой. А ему толкуют, дескать, он у себя дома, а тот свое: хочу домой. «Папа, а где твой дом-то?» — наконец спрашивают его. «Как это где? Завихойская, дом семь», — отвечает старик. Марцину трудно было объяснить, почему эта сцена так его растрогала.

Скрестив руки на груди и опершись о подоконник, Сашка устремил взгляд в пространство; в мешковатой одежке и светлой толстовке он казался крупнее обычного. Марцин подошел, кивком поприветствовал дружка и оперся о подоконник возле него.

— Пешка е4, — проговорил он.

Сашка нахмурился и с уважением кивнул.

— Конь с4, — пробормотал.

Шахматные партии они разыгрывали без передыху, с того самого момента, как познакомились в автобусе, именно тогда Сашка на мобильнике играл в шахматы. Теперь же все выглядело так: у каждого дома была шахматная доска, а в школе они ежедневно делали по одному ходу. С той лишь разницей, что Марцин на обдумывание своего хода мог потратить целый день, а у Сашки и пятнадцати минут не проходило, как он давал ответ на эти ходы. Правда, один раз он попросил время до следующей перемены, и Марцин всю неделю ходил, задрав нос. Но не выиграл ни разу — неведомый русский ген делал Сашку непобедимым.

— Послушай, правильно ли я помню, что твой старик — криминалист, хапуга, живодер и гнида?

— Истинная правда, он действительно полицейский, — отвечал Сашка.

— В понедельник мы были на экскурсии в Сандомеже.

— Сочувствую.

— Посещали подземелья под старой частью города, там, говорят, когда-то лабиринты были, а теперь остался только жуткий коридор, но не исключено, что только его и показывают.

— Ну.

— Я слышал там вой.

— То бишь Мэри наконец-то нашла у себя клитор. Ну, теперь держись.

— Такое… такое адское вытье, из-под земли. Как будто там кого мучают или пытают.

Саша взглянул на приятеля с высоты своего роста. Поднял бровь.

— Я понимаю, как это звучит. Прекрасно понимаю. Но мне это не дает покоя. Знаешь, что там сейчас творится? Свирепствует серийный убийца, уже два трупа, сегодня я прочел, что родители не пускают детей в школу, истерия полная. Будем надеяться, что ничего особенного, скорее всего, так оно и есть, но а если все-таки что-то важное? Глупо бы получилось, правда ведь?