Черный передел. Книга II - Анатолий Баюканский

– Мать честная! – простонал Анатолий Булатов. – Что же это делается? – Почти в каждом номере газет читал о поджогах, грабежах, убийствах, читал, как увлекательные выдуманные истории, которые к нему не имели отношения. – И вот, пожалуйста. Опять на мели.

Медленно, с трудом переставляя негнущиеся ноги, перешел улицу, зашел в чахлый скверик, покрытый первым снежком, сел на скамейку, попытался успокоиться, но это ему плохо удавалось. Стон рвался из груди. Судьба повернулась к нему спиной. За что ни возьмется, все валится из рук. Вот она – фенита ля комедия, амба! Помнится, с горя решил отомстить всему белому свету, поступил грузчиком в овощной магазин, устроился по великой протекции, но по привычке совал нос не в свое дело, проявлял любопытство: куда идет товар, почему занижается сортность. Выгнали с треском. По совету друзей «пробил» в банке кредит, благо его там хорошо знали, назанимал в долг у знакомых и родни, приобрел новехонький газетный киоск. Начал обнадеживающе: заключил договор с Роспечатью, с облкниготоргом, с пятью издательствами. И пошло-поехало. От каждой проданной газеты, книжки, авторучки ему «капал» процент. Появилась первая наличность, но однажды в киоск вошли двое крепких парней, завели разговор, которого он втайне ждал и опасался. Они цинично заявили, что на первые три месяца они освобождают киоск от налога. «Вставай, батя, на ноги, а с весны будешь платить нам по 700 рублей ежемесячно». Спросил: «За какие заслуги?» Ему ответили, как положено, мол, будут охранять от других конкурентов. Он, помнится, вспылил, пообещал свернуть шею первому, кто сунется к нему. Расплата пришла незамедлительно – рэкетиры сожгли киоск с газетами, с журналами, книгами. А с ними сожгли последнюю надежду на то, что сумеет удержаться на плаву, рассчитается с долгами, выживет, выплывет. И теперь – на дно. Страшная тревога охватила все существо: «Каким образом возвращать кредит? У кого просить деньги? Что продавать?» Отогнал мысль о старой знакомой. Эта дама теперь при больших деньгах, дала бы хоть полмиллиона. Но он позорно бежал с ее брачного ложа и теперь с трепетом обходил ее дом за версту.

Обхватив голову руками, Булатов сидел неподвижно, уставясь в мокрый камешек на песке, будто гипнотизировал себя, стараясь не разрыдаться в голос. Отчаяние охватило Анатолия. «В какой стране мы живем? Кругом – дикая преступность. Разве мыслимо было прежде, в пору той несвободы, запросто обирать людей, сжигать их собственность? Отчего столь быстро развалилось все то, чем прежде жили? Не потому ли, что фундамент светлого будущего покоился на песке?»

– Эй, земляк! – окликнул его незнакомый голос. – Чего зажурился?

– А ты что, из церкви? – огрызнулся Анатолий. – Или из милиции?

– Все понятно, – протянул незнакомец, – ты хозяин сего киоска.

– Был хозяином, – вяло ответил Булатов, – был да сплыл. – Поднял голову. Перед ним стоял болезненного вида немолодой человек с крестом на шее, в потертом некогда бархатном пиджачке. Булатову показалось, что они уже прежде где-то встречались.

– Забижают со всех сторон русского человека, давят, как клопов, – сочувственно произнес болезненный незнакомец, – ничего, встает и наше солнышко над леском, встает, точит русак топор. Подожгли твое, видать, тоже жиды? Жиды и есть! Все скупили, мать их так и разэдак! Лады, не тужи, мужик, все образуется. А пока… на, почитай на досуге, что пишут люди, какую правду бают. – Он протянул Анатолию газету зеленого цвета. И тотчас исчез.

Булатов хотел отбросить газету, но машинально прочел название «Пульс Тушина». «Что это еще за пульс?» Вместо передовой статьи стихи. И заголовок. «Письмо Президенту Горбачеву». Так же машинально стал пробегать строки. Стихи оказались явно невысокого качества, но били, однако, не в бровь, а в глаз. И главное, очень соответствовали его нынешнему настроению.

Михаил Сергеевич, позвольте обратиться,Позвольте по душам поговорить.И перед вами самому открыться,И вас немного для людей открыть.

Я очень помню тот апрельский Пленум,Когда решалась родины судьба.Тогда вы были молодым и смелым,Черненко был вам явно не чета!

И вот тогда, в далеком том апреле,Вы стали мне, как Бог или Герой!Я в вас тогда так искренне поверил,Поверил, может, как никто другой.

Во всех речах звенела «перестройка»,Во всех делах заметен был подъем!И потому невыносимо горькоОсознавать: куда же мы идем?!

Михал Сергеич, да неужто сноваНа лидера всем нам не повезло?Эх, знать бы заклинательное слово,Такое, чтобы всем нам помогло.

Чтоб больше не ошиблись мы ни разу,Чтоб добросовестно работал ваш совет,Ни одного чтоб вашего указуНа гвоздик не попало б в туалет.

А то ведь надо ж выдумать такое:Проблем по горло. Ну хоть пруд пруди!А вы взялись искоренять спиртное,Не ведая, что ждет нас впереди.

Я видел вас с колхозниками в поле.Вы спрашивали: «Пьют ли там теперь?»А те лукавили: «Мол, пьющих нету боле,У мужиков в уме одна постель».

А я смотрел и очень возмущался:Как можно так дурачить, не стыдясь,Главу КПСС и государства,Советскую доверчивую власть?

Когда же беды, друг сменяя друга,Обрушиваться стали на Союз,Я верил: из заколдованного кругаМы вырвемся и одолеем груз.

Но с каждым днем в стране тревожней было:То Карабах поднялся, то Кузбасс,То, как на грех, пропали соль и мыло…Но все равно я очень верил в вас.

Потом мне вовсе непонятно было:Ведь как же так? Ведь это ж стыд и срам!Нам на Чернобыль денег не хватило,Зато хватало партсекретарям…

Вот только тут я стал трезветь немножко,От прежней радости в груди стихала блажь,И понял я, даны Вы не от Бога —Вы – самый заурядный лидер наш.

Такой, как все, что раньше вас бывали.И каждый проводил эксперимент.И все они к чему-то призывали.

Одно отличие: вы – первый Президент.Вы первый стали сразу очень бойкоКрутить рулем, давая правый крен.Но тут совсем затихла перестройка —Вы не заметили. И вновь в итоге «хрен».О, партия! Куда же делась проба?!В какой химчистке грязный твой мундир?Ты стала трутнем на спине народа,А он не знал и все тебя кормил.Какой же кровью и каким же потомНам предстоит еще за все платить?Каким же надо быть «лжепатриотом»,Чтоб так суметь Россию разорить?

Чтоб довести практически до гробаНе город, не деревню, всю страну.О, как же далеки вы от народа!Да близки вы и не были ему.

Михал Сергеевич, заканчивая повесть,О партии еще хочу спросить:А был ли ум? Была ли честь и совесть?..Кому же верить? Как без веры жить?..

Анатолий Булатов отложил газету в сторону. Прочитанное еще больше разбередило рану в душе. Человек писал выстраданное. Его незатейливые строки доставали до сердца, обжигали. «Как без веры дальше жить?» Еще не зная, что предпримет, Анатолий медленно побрел знакомой улицей к родному Старососненскому металлургическому. Люди узнавали его, здоровались, провожали недоуменными взглядами: «Видно, совсем дошел бывший наш предзавкома, укатали сивку крутые горки».

Приостановился возле дверей какой-то забегаловки и сразу почувствовал острый голод. С утра во рту не было маковой росинки. Хотел зайти, выпить чашку чая, но встал на пороге как вкопанный. Вывеска гласила: «Столовая для людей, живущих ниже порога бедности». Это еще что за новости? Порог бедности! Первый раз прочитал эдакую фразу.

– Чего робеешь, мужичок? – запанибратски подтолкнул его к двери заросший мужичок с фингалом под глазом. – Иди, рубай! Завтраки и ужины бесплатно дают.

Анатолий шарахнулся в сторону, сгорая от стыда. Боже! До чего он дошел. Ведь с трудом подавил в себе желание зайти, поесть на халяву. Пропали все желания, растаяла надежда, что еще чудом теплилась в сердце. Он нищий, босяк, бомж! Да и семья их скоро пойдет по миру. Денег не хватает, мама Зина продает последнее барахло. Алексей Русич, правда, сейчас сводит концы с концами.

Неожиданно Булатову показалось, что его окликнули. Приостановился, с удивлением глядя, как вплотную к тротуару, прямо к нему, мягко шурша шинами, подкатила роскошная, блестящая черным лаком автомашина, явно иностранной марки. Хотел было поскорей уйти, досадуя на то, что ему почудилось, но… распахнулась передняя дверца и перед ним предстал моложавый человек с удивительно знакомыми чертами лица: чуточку выпуклые карие глаза, на подбородке приметная ямочка. Анатолий смотрел на человека и не узнавал его.

– Ну, разуй глаза, малыш! – весело пробасил хозяин роскошной автомашины. – Вижу, не признаешь друга детства Стасика Басинского.

– Стас, ты ли это? – искренне удивился Булатов. – Живем в одном городе и столько лет не встречались. Поди, лет двадцать пять.