Комната из листьев - Кейт Гренвилл

гостеприимство, а это невинные поводы для того, чтобы улыбнуться. А Тенч, чувствовалось, доволен, что заставил меня участвовать в этом тайном соприкосновении.

Наконец он взял чашку. Я отвернулась, с трудом сдерживаясь, чтобы не вытереть руку о юбку. Наблюдая за моей реакцией, он тихо сказал доверительным тоном:

– Кстати, миссис Макартур, вчера я был в обсерватории, навещал нашего общего друга, мистера Доуза. И мы говорили о вас, моя дорогая миссис М., и о том, чем вы там занимаетесь.

О том, чем вы там занимаетесь! Ему известно! Теперь известно. Но я не должна выдавать свое волнение. Не должна лить чай мимо чашки. Ни один мускул не должен дрогнуть на моем лице! Если что, буду все отрицать. Еще не поздно. Я раздвинула губы в светской улыбке, но мои ноги дрожали, сердце неприятно грохотало в груди. К горлу подступил комок, от которого хотелось избавиться, – комок страха.

– Он говорит, вы делаете большие успехи в изучении астрономии, – продолжал Тенч. – А также проявляете замечательные способности в ботанике.

Я взглянула на него, но он в этот самый момент отвернулся, кладя в чай сахар, после чего аккуратно опустил крышку сахарницы на место. Он что – забавляется со мной, как кошка с мышкой?

– О, я на редкость бестолковая ученица, – сказала я, нарочито шутливым тоном. – Но могу назвать планеты в порядке их удаленности от солнца.

И начала перечислять, рассчитывая обилием фактической информации повернуть ход беседы в сторону от того, к чему вел Тенч. Но я дошла только до Марса.

– Да, Доуз и впрямь не преувеличивал, – перебил меня Тенч. – Вы действительно делаете большие успехи. А вот интересно, он познакомил вас со своими друзьями-аборигенами?

– Да, познакомил, – ответила я. – Они довольно часто приходят к нему в гости.

В памяти сразу же всплыл вопрос «Он тяжелый?», но я его отогнала. И рот теперь боялась раскрыть: вдруг с языка сорвется именно эта фраза? А Тенч спокойно размешал в чашке сахар и осторожно положил ложечку на блюдце, кивая для вида, как обычно кивает человек, который не слушает. Я догадалась, что он заранее продумал этот разговор и свой последний вопрос задал лишь для того, чтобы повернуть беседу в нужном ему направлении.

– А вы случайно не встречали там одну аборигенку, с которой мистер Доуз особенно подружился? – Тенч посмотрел мне в глаза и подмигнул. – Юная девушка? Он выделяет ее среди остальных? Кажется, ее зовут Патти.

Я не очень умею лицемерить и не смогла скрыть своих чувств: возмущения, отвращения, презрения.

– О, капитан Тенч, я просто потрясена! – вскричала я.

Да, я была потрясена. Словами человека, придумавшего столь гнусную ложь.

Уже хотела опровергнуть его слова, в качестве доказательства упомянув сестру мистера Доуза, о которой тот мне рассказывал. Но спор придал бы этой лжи еще больше правдоподобия, и в любом случае я только зря сотрясала бы воздух. Тенч уже забыл, что поначалу с его стороны это была чистой воды спекуляция. Предположение плавно переросло в то, что он считал очевидным фактом. Эта ложь строилась на достоверных сведениях, а потому была убедительной. Что наделяло ее дурной силой, которую никакая правда не могла преодолеть.

Удивительно, как в мгновение ока может переключиться мозг человека! Едва слово «потрясена» слетело с губ, как я вдруг сообразила: зачем что-то оспаривать, когда из этого можно извлечь выгоду? Если Тенч, как он уверен, уже точно знает, что происходит в обсерватории, значит, возможно, он не станет копаться в наших с Доузом взаимоотношениях. Его собственная поганая выдумка может послужить отличной ширмой или отвлекающим маневром. При всей своей изобретательности я не сумела бы придумать более действенный способ отвлечь его от «того, чем вы там занимаетесь».

– Надо же, и это наш добропорядочный мистер Доуз, – посетовала я. – Кто бы мог подумать?!

В моем голосе слышалось явное облегчение. Тенч тоже это уловил – и удивился.

– Да, я видела, что он общается с аборигенами, – продолжала я, под укоризненным тоном стремясь завуалировать свое облегчение. – Мне он сказал, что учит их язык!

– Простите, что так смутил вас, миссис М., – произнес Тенч серьезным тоном. – А девочка-то – совсем еще ребенок.

Он покачал головой, якобы горестно, но видно было, что им владеет возбуждение. Непристойное возбуждение. Тенч ликовал, празднуя победу. С того самого момента, когда он лукаво погладил мои пальцы, именно к этому он и вел наш разговор: как и в случае с прозвищем «Джек Корсет», хотел поделиться со мной скабрезным секретом и вовлечь меня в эту гнусность.

Ну и пусть. Он думал, что связал меня своим секретом. И никогда не узнает, что на самом деле это он угодил в западню моей тайны. Чем чаще капитан Тенч будет рассказывать историю о мистере Доузе и Патьегаранг, тем меньше будет риск для мистера Доуза и миссис Макартур. Пусть теперь сколько угодно гладит мои пальцы и шепчет мне на ухо разные глупости, я его больше не боюсь.

В тот день мой салон Тенч покинул последним. Я проводила его до двери. Он взял мою руку, склонился над ней, и я позволила ему ее поцеловать. Насвистывая какую-то мелодию, Тенч пошел прочь. Я смотрела ему вслед, пока он не исчез в той стороне, где стояли казармы. Тенч был очень доволен тем, что ему известна чужая тайна, хоть и лживая.

Не надо ничего объяснять

История мистера Доуза и миссис Макартур завершилась не так, как обычно завершаются такие истории в любовных романах. Нас не разоблачили. Другая женщина не заняла мое место. Никто не погиб. А то, что на самом деле произошло, было и проще, и загадочней. Просто однажды утром на рассвете, лёжа в постели рядом с мистером Макартуром, я вдруг поняла, что так жить нельзя.

Во время наших встреч с мистером Доузом стала формироваться новая Элизабет Вил. Новый росток, с листиками и корнями, он прятался глубоко в почве, ожидая своего часа, чтобы пробиться сквозь тяжелый грунт на поверхность, к солнечному свету полноценной жизни.

В обществе мистера Доуза я обрела в себе женщину, которая мне нравилась и даже вызывала у меня восхищение. Узнала о себе много нового, о чем даже не догадывалась. Наша дружба показала, что жизнь во мне не погасла. За фасадом учтивых манер супруги Джона Макартура жила совершенно другая женщина, которую я с радостью приветствовала.

Судьба подарила нам короткий отрезок времени, всего несколько месяцев австралийского лета, постепенно переходящего в осень. Это был период не только плотских утех, но и обретения истинной мудрости, которая, возможно, останется со мной до конца моих дней. А ведь я могла и не узнать того, что теперь уже не утрачу до конца жизни: что я – полноценный человек,