Заповедник для академиков - Кир Булычев

— А мы их проверяем, — сказал Алмазов, со скрипом склоняясь к горящей лампе, чтобы прочесть при ее свете записку. Он читал, шевеля губами, и только сейчас Лида подумала: а ведь он плохо учился. Плохо учился, но мечтал убежать в индейцы или стать бомбистом, как сам господин Савинков.

— Куда она уехала? — спросил Алмазов.

— Это ваша работа, — сказал Александрийский.

— Хорошо, — сказал Алмазов, пряча записку в карман френча. И очевидно, разговор остался бы без последствий, если бы не неосторожные слова профессора.

— Кстати, — спросил он уже от дверей, — а вы почему здесь оказались?

— Что? — Алмазов красиво приподнял бровь. Лидочка подумала, что он отрепетировал этот маленький жест у зеркала. Стоит по утрам перед зеркалом — то поднимет бровь, то опустит…

В одно слово Алмазов смог вложить такую угрозу, что Александрийский опустил глаза, а остальные замерли, будто ждали, что сейчас карающая десница пролетарского гнева обрушится на профессора.

Но почему-то Алмазов предпочел не выказывать гнева, а сказал после тягучей паузы:

— Мы получили сигнал.

Он не стал уточнять, какой сигнал и откуда. Функцией ГПУ было всезнание, и потому сигналы поступали в ГПУ как выражение этого всезнания, ибо, если бы сигнала и не поступило, Алмазов все равно должен был все знать.

— Посторонних прошу удалиться, — сказал Алмазов.

— Помогите мне, — произнес Александрийский, и Лида поняла, что встреча с Алмазовым далась ему нелегко, — профессор утомлялся скорее, когда волновался.

Лидочка вывела профессора в коридор. Там стояла Катя.

— Ты слышала? — спросил профессор.

— Слышала, что вы ко мне по старой памяти зашли, я вам и сказала, что Полина с вечера не вернулась.

— Ну, прощай, моя хорошая, — сказал Александрийский. — Главное, не бойся никого.

— Я человек маленький, — сказала Катя. Она вдруг потянулась к профессору, обняла его и поцеловала в губы.

— Задушишь, — сказал профессор. Оторвался от нее, и вовремя, потому что из комнаты Полины высунулся президент и крикнул:

— Кто здесь сигнализировал?!

Катя ушла к Алмазову, а ее дети остались в коридоре у двери, им было страшно за мать — они, как звереныши, чувствовали, какая опасность исходила от Алмазова.

Снаружи по-прежнему моросило, но ветер вроде бы перестал, Лидочка раскрыла зонт.

— Мы будем дальше гулять или вернемся домой?

— Я устал, — сказал профессор.

Обратно они шли медленно, несколько раз останавливались передохнуть, возле церкви профессор долго копался непослушными пальцами, расстегивал пальто, достал жестяную коробку с пилюлями.

Лидочка помогла ему застегнуть пальто, что было нелегко, если держишь в руке зонт.

Теперь они были далеко от всех.

— Мне получше, — сказал профессор. — Не так болит проклятое.

— Не ругайте собственное сердце, — сказала Лидочка.

— Ты права, мне не в чем его упрекнуть. Оно меня грело, потому что пылало.

— Как у Данко?

— Я не люблю этого писателя, — сказал профессор. — Что же ты думаешь теперь?

— А вы что думаете? — спросила Лидочка. Ей захотелось чуть подольше не расставаться с тайной, известной лишь ей одной, — тайной открытого окна.

— Я не стал бы делать окончательных выводов, — сказал Александрийский. — Я даже не стал бы настаивать на том, что Полина умерла. Но очевидно, поздно вечером или ночью она собрала свой баул и пошла в Санузию, пошла к вам! Эх, если бы кто-то мне ответил на два вопроса!

— Какие?

— Первый: зачем ей ночью к вам идти? Может быть, вы что-то скрываете от меня?

Лидочка скрывала от профессора историю с кастрюлей. Потому что не считала себя вправе распоряжаться чужой тайной, которую ее попросили сохранить.

И еще — открытое окно.

Тут Лидочка вспомнила об окне и рассказала профессору о грязном следе на подоконнике.

— Это запутывает и без того сложную картину, — сказал Александрийский.

— А мне кажется, упрощает, — сказала Лидочка. — Ведь, вернее всего, Полина не хотела уходить коридором, где люди, дети… и вылезла через окно.

— Глупо, — проворчал Александрийский. — Глупо, доктор Ватсон, любой Шерлок Холмс выгнал бы тебя с работы.

У ворот им встретились братья Вавиловы, они были в широких пальто и одинаковых темно-серых шляпах. И зонты у них были одинаковые. Лидочка подумала, что или они вдвоем были за границей, или один из них привез брату шляпу и зонтик.

— Ты думаешь? — сварливо спросил Александрийский. — Или глазеешь на Вавиловых?

— Я не знаю, — сказала Лидочка.

— Человек пролез в окно с улицы!

— Почему?

— Потому что у него подошвы были грязные. Ведь в комнате нет луж!

— А кто это был?

— Кто угодно. Убийца, грабитель или даже сама Полина — если было поздно, а она хотела взять вещи. После разговора с тобой.

Они вошли в дом. Лидочка помогла профессору раздеться.

— Конечно, — сказал он, входя в пустую бильярдную и усаживаясь на узкую скамеечку подальше от входа, — конечно же, я принимаю последнюю версию. Разговор с тобой, а потом встреча с любовницей этого гэпэушника привели Полину к убеждению, что надо бежать. Было очень поздно, она испугалась разбудить кого-нибудь во флигеле, влезла в окно, взяла свой баул, но тут спохватилась, что забыла что-то вам сказать. Или что-то взять у вас. Что это могло быть? Ну, подумайте!

— Не знаю. — Лидочке показалось, что ее голос звучит неубедительно. Сейчас он догадается, что Лидочка врет.

— Вы можете и не знать, — согласился профессор. В бильярдную заглянул аспирант Окрошко с таким же юным другом.

— Простите, — сказал он, покраснев при виде Лидочки. — Мы думали, что вы не играете.

— Входите и играйте, молодые люди, — заявил профессор. А Лидочке негромко сообщил: — Я пойду к себе и немного полежу. Можете меня не провожать. Вы устали.

— Я вовсе не устала, — сказала Лидочка. Она проводила профессора до его коридорчика.

— Главное, — сказал профессор решительно, останавливаясь перед своей дверью и принимая задумчивый вид, — главное — отыскать, где она спрятала баул. Вот вам задание, Лидия.

— Какой баул? — не сразу сообразила Лидочка.

— Баул Полины. Если она была убита, то ее баул должен остаться здесь.

— Но если она убита, лучше, наверное, найти ее труп, — сказала Лидочка.