Заповедник для академиков - Кир Булычев

— А одежды у нее много было?

— А у кого, кроме твоих любовниц, много одежи бывает? — спросила Катя, глядя на Лидочку.

Александрийский отмахнулся от Кати и пошел вокруг комнаты, жмурясь, потому что света было мало.

— Она давно здесь поселилась? — спросил Александрийский.

Лидочка поежилась — как же Полина жила в таком мокром холоде? Впрочем, другие живут, и с детьми.

— А ей повезло, — сказала Катя. — Когда она к нам приехала, в этой комнате как раз Марфута померла, судомойка у нас была, из старых, Марфутой звали, она и померла. Вон, видишь, от нее икона осталась. И наш директор отдал комнату Полине. Конечно, на комнату другие были желающие, но он отдал. — Катя шмыгнула носом. — У нас третий день не топят — печь общая, железная, на весь флигель, а с дровами опоздание, дорогу развезло, никак не проедут. А мы мерзни. Надо тебе в Академии поговорить, Паша.

— Чего же ты раньше не сказала? — спросил Александрийский. — Ведь здесь дети.

— А я как тебя увидела, всю ночь проревела, как дура, думала, лучше бы помер — одна тень от человека осталась.

— Ладно, ты мне рассказывай про Полину.

— У нас на кухне и в столовой работать некому — трех человек выслали, а Марфута померла.

— Как так «выслали»? — спросила Лидочка.

— А к нам милиционер приходил, — сказала девочка хрипло.

— Как выслали? У нас уж третий раз проверяют — чуть кто напишет, так и проверяют: если имение Трубецких, то здесь агенты буржуазии спрятаны. А ты посмотри, как я живу, это что, я — агент, да?

Катя взмахнула полными руками, платок, которым она была покрыта — концы завязаны крест-накрест на животе, — откинулся — руки были полные, красивые. И тут же, как птица крылья, — под живот. Холодно.

— Проклятие князей Трубецких, — сказал профессор.

— У нас всегда не хватает кому обслуживать — нам и присылают черт знает кого, за комнату люди соглашаются, весь коридор засрали.

— А к нам милиция приезжала, — сказал мальчик. Катя стукнула его по затылку. Мальчик заныл. Катя сказала:

— Ты его не жалей, он мой, не обижу.

— И когда Полина появилась здесь? — спросил Александрийский.

— Скоро месяц как приехала. Голодная, мы сначала тоже думали, что беженка с Украины, с голода, а потом ее Трофим узнал. Тогда она молоденькой была, девчонка совсем. А он узнал. Я-то тут не жила, ты знаешь, я московская.

— Я знаю, — сказал Александрийский.

Лидочка увидела, что из-под лампы торчит уголок бумаги. Она вытащила сложенный вчетверо листок. На нем крупно и неровно написано несколько строк. Там, где Полина вспоминала и лизала грифель, буквы были яркими, а к концу слова карандаш становился тусклым, еле видным.

«Передайте директору, что я срочно уехала,

— энергичным, почти мужским почерком, крупными буквами было написано там, —

не успела попрощаться. По семейным обстоятельствам. Жалованье пускай возьмет себе. Я потом напишу, где буду,

Лидочка прочла записку вслух.

— Так и напишет, — сказала Катя, — написала им одна такая. Видно, почуяла, что пахнет жареным. Надо еще посмотреть, может, что из вещей пропало. И так разворовали — вы даже не представляете, какие люди пошли! Скоро одни стены останутся. Вы знаете, что еще три года назад тарелок было на всех по три, а то и по четыре на отдыхающего, а теперь уже еле-еле по одной. Чайники, кастрюли — все воруют, а она на кухне была.

— Катя, хватит, — сказал Александрийский. — Ты же чужую роль сейчас играешь.

— Какую роль? — откровенно удивилась администраторша.

— Простолюдинки с классовым чутьем, — сказал Александрийский и не сдержал вольтеровской улыбки — все лицо собралось в лучи морщин, а глаза блестят.

— Как знаю, так и говорю, — обиделась Катя. — Ты ведь тоже не такой простой. А в партию вступил.

— Ладно, не будем об этом. — Профессор поморщился. Теперь улыбалась Катя — словно они были дуэлянтами, обменявшимися уколами.

Лидочка подошла к окошку. В тусклом свете дня она увидела на подоконнике смазанное темное пятно. Она провела по нему пальцем. Пятно было еще влажным. Грязь.

— Павел Андреевич, — позвала она.

Тот не услышал.

В коридоре послышались шаги и голоса.

Лидочка быстро провела рукой по раме — окно было одностворчатое, открывалось наружу. Обе щеколды были открыты. Лидочка опустила нижнюю, потом, продолжая движение, стерла грязь с узкого подоконника. Почему она так сделала? Она узнала голос. Голос в дверях принадлежал Алмазову.

— Кого я вижу! — воскликнул он. Он скрипел кожей куртки, сапогами, карманами. Нечто невероятно скрипучее! — Что вас привело сюда, друзья мои?

Он изображал из себя персонажа какого-то спектакля, заставшего жену с любовником.

Вторжение Алмазова не прошло безболезненно — разумеется, он не смотрел под ноги и потому отшвырнул, сам того не желая, мальчика. Тот тут же ударился в громкий рев, девочка с косой заверещала: «Вы чего маленьких бьете!» Катя стала поднимать сына, утирать ему нос и спрашивала при том:

— Ты ушибся? Да потерпи ты! Что, не видишь, у дяди револьвер!

— Помолчите! — приказал Алмазов потревоженному муравейнику. Он поморщился, пережидая вопли. И повторил, теперь уже без актерства: — Я вас спрашиваю, гражданин Александрийский, вы что здесь делаете?

Только тут Лидочка увидела ранее скрытого крупной широкой фигурой Алмазова президента Филиппова, который выглядывал из-за плеч чекиста.

— Ничего, — сказал Александрийский.

— Как так ничего?

— Мы гуляли, — кивком Александрийский показал на Лидочку, — потом мне захотелось навестить мою старую приятельницу Катю…

Александрийский показал на Катю — она все еще сидела на корточках и утешала ревущего сына, а девочка тоже сидела на корточках, но по другую сторону мальчика, как будто училась утешать детей.

— Да катитесь вы отсюда! — закричал вдруг Алмазов. — У меня от вас голова раскалывается.

Катя молча подхватила под мышку мальчика и, обогнув Алмазова, исчезла. За ней убежала девочка. И сразу стало тихо.

— А теперь, — сказал Алмазов, — я вас попрошу.

— Катя сказала нам, — продолжал Александрийский, — что ее соседка не вернулась со вчерашнего дня. И дверь была открыта. Она сама не смела заглянуть сюда и как раз собиралась пойти к директору… — С этими словами профессор протянул Алмазову письмо Полины. — Все обычно имеет самые простые объяснения.