Бестеневая лампа - Иван Панкратов

придя с работы, обнаружил дома батюшку. Тот по всей церковной науке освящал квартиру и изгонял из нее бесов. Запах ладана потом долго не выветривался…

— Вот-вот… — тем временем продолжила Лариса. — Именно об этом мне батюшка и толковал. Как только с тобой разговоры заводишь на подобные темы, так в тебе бесы начинают говорить.

— Мы же вроде их выгнали, — уточнил Платонов. — Правда, это давно было, полгода назад. Думаешь, опять набежали?

— Выгнали мы их из квартиры. Из твоей души их выгонять никто не собирался, это твое дело и только твое. Ты придурок, Платонов, — жестко сказала Лариса. Это был мощный сигнал о том, что разговор не заладился — она называла его по фамилии только в преддверии грандиозных скандалов. — Радуйся, что я на себе этот крест тащу. На службах, на праздниках молюсь за тебя…

«Когда это все произошло? — постоянно спрашивал себя Платонов. — Как я мог не заметить такой трансформации? Когда она из той девочки, что меня на „Лексусе“ сбила, в какую-то сектантку превратилась? Она же вроде нормальная баба была, готовила неплохо, порядок в доме был всегда идеальный… Как сейчас помню — мы и „Звонок“ с ней вместе смотрели, и „Адвоката дьявола“. И никаких предпосылок…»

— Ладно, не хочу себе настроение портить, — неожиданно сказала Лариса. — Мне сегодня еще к отцу Александру вечером ехать, они меня с матушкой пригласили. Просто так, посидеть, поговорить.

— Ну что я могу сказать…

— Вот ничего и не говори, — отрезала Лариса. В телефоне раздались гудки. Как разговор начался, внезапно и бессмысленно, так он и закончился.

— Скоро дежурство, — сам себе сказал Виктор, успокаиваясь. — Проведу противошоковую терапию…

Следующие два дня подряд перед работой он заглядывал в реанимацию — Жданов был в сознании, колостома работала. У них все получилось. А потом Шаронов забрал пациента к себе в отделение.

10

— За что тебя бабы любят?

Андрей всегда был мастером задавать неудобные вопросы, ответ на которые найти было сложней, чем активированный уголь в темной комнате. Особенно если его кто-то съел.

— Не поверишь, — усмехнулся Платонов. — Одна, например, за то, что, когда к ней подкатывал в Фейсбуке, грамотно писал. Говорит, именно это зацепило сильней всего. Слишком много в ее жизни было мужчин — и только один писал «езжай» вместо «ехай» и запятые правильно расставлял. Хочешь верь, хочешь — не верь.

— А другие? — Лагутин сидел на подоконнике с большой пивной кружкой в руке, поставив ноги на батарею. — Она ж не одна была.

Платонов взял свое пиво со стола, подошел поближе к Андрею, выглянул на улицу.

— А другие за что любили — тут все по-разному, — сказал он, глядя в окно. — Наверное, каждой из них я какую-то надежду давал. Каждой — свою собственную. Точней сказать, они ее сами находили, потому что — какая тут может быть надежда?

— Они все знали?

— Конечно. Я не скрывал ни от кого. Да, женат. Да, все не очень гладко. Да, уходить не собираюсь.

«Как будто горжусь сейчас этим», — неожиданно подумал Виктор. Он отхлебнул пива, поставил кружку обратно на стол и сложил руки на груди.

— Я их даже помню не всех, — пожал он плечами после небольшой паузы. — Кого-то хватало на один раз, кого-то на полтора года… Это был бесконечный круговорот. И ведь всё ради эмоций, которых просто не было в моей жизни. Положительных эмоций, я имею в виду.

— Полтора года? А сам-то ты за эти полтора года — привыкал же, наверное?

— Да. Но не очень. Не глубоко. И не потому что как-то боролся с этим, чтоб не увязнуть. Изначально понимал, что это все просто приключение. И оно когда-нибудь кончится.

Платонов усмехнулся.

— Вспомнил сейчас. Когда в Выборгском ЗАГСе стоял, весь в парадной форме, в комнате жениха со свидетелем, то смотрел в зеркало и сам себе говорил — тогда уже! — что это все не может быть навсегда. И похоже, такая философия меня сгрызла изнутри.

— Тогда-то почему? — Андрей немного прищурился. — Ты ж не мог на тот момент всего предвидеть.

— Интуитивно, — развел руками Платонов. — Я думаю, что, если бы она в Питере не залетела, я бы сюда один вернулся. Было в ней что-то такое… Выдернуть Ларису из большого города оказалось очень серьезной ошибкой. И я понимал, что происходит нечто очень неправильное, а внутри меня какой-то маленький человечек пытался крикнуть «Беги, парень!». Пытался, пыжился — но получался только писк один. А потом Лариса здесь своими истериками по лучшим потерянным годам его напрочь заглушила. И человечек этот то ли в кому впал, то ли в эмиграцию уехал. Пару раз мне какие-то знаки подавал, но я не среагировал. Года три назад он вернулся, и сразу с плакатом: «Привет, парень! До сих пор не сбежал? Хочешь, помогу топтаться на месте?» И я ему в ответ: «Конечно, хочу!» К тому времени я окончательно созрел. А тут еще и Лариса зачастила то к психологу, то к батюшке. Психолог ей книжек умных насовала, но как-то ничего не зашло. Не в коня корм, уж извините. А вот отец Александр — тот преуспел. Это и понятно — чем хуже ты в школе физику учишь, тем больше в жизни чудес…

Андрей хотел что-то спросить, но зазвонил телефон внутренней связи. Обычно это означало, что вызывают в приемное посмотреть поступающего пациента. В этот раз было не так.

— Платонов, — ответил он. — Да, подойду, конечно. Сейчас двадцать три десять… Дежурному врачу я сам позвоню.

Он нажал «отбой» и воткнул трубку в зарядную станцию.

— В приемник? — спросил Андрей.

Виктор покачал головой.

— Никитин умер.

— Это кто?

— А, ты ж не в курсе… Это я Инне рассказывал. Майор один, из штаба армии. С тяжелыми ожогами. Странная история…

— Поделишься? Или у тебя только Инна на доверии?

— Поделюсь. Не сегодня. Сегодня мы и так с тобой хорошо посидели.

— Понял, — Андрей залпом опорожнил кружку, достал из пакета на столе еще одну банку пива, протянул руку Платонову.

— С тебя история про майора, который умер. Привет Инне.

Виктор пожал руку, кивнул. Вместе вышли на улицу, и каждый двинулся своей дорогой — Андрей в сторону госпитального забора, а хирург к реанимации.

Задняя аллея была похуже центральной. Асфальт на ней еще лет десять назад раскрошился, пошел волнами; Платонов шагал, подсвечивая себе телефоном. Дежурный по части, судя по всему, забыл включить свет на территории. Или двадцать с лишним ламп одновременно перегорели, что было, конечно, из области фантастики.

— Давно мы не собирались большой компанией, — вслух сам себе сказал Платонов. Где-то рядом с ним в бетонном коробе для труб с горячей водой глухим ворчанием отозвалась собака — там обычно пряталось целое семейство дворняг. — Да-да, давно, и не спорьте…

Они, действительно, не виделись больше двух месяцев. Они — это его друзья, которых он имел возможность видеть только на дежурствах. Те, от кого, если рядом была Лариса, в городе он отворачивался, и ни взглядом, ни жестом не давал понять, что знает этих людей, потому что объяснить их присутствие в своей жизни он бы просто не смог. А они понимали и не обижались, встречаясь с ним только глазами. Это был его мир, и делиться им он не собирался.

Продолжалось такое положение дел больше четырех лет. Началось, как сейчас водится, с интернета и социальных сетей. Платонов на очередном дежурстве после долгого и тягучего, как жвачка, телефонного разговора с женой предложил своим сетевым друзьям заглянуть к нему на огонек — и они неожиданно отозвались. С тех пор практически каждое дежурство к нему приходили гости, сначала по одному, потом все больше и больше. Кого-то он знал раньше, кто-то впервые появился в его реальной жизни — но всем им находилось место в ординаторской.

Вечера проходили по обычной схеме — приносилось пиво, закуска, друзья рассаживались по любимым местам (на диване, подоконнике, креслах), и начиналась неторопливая беседа о жизни, работе, женщинах. Все это шло вперемешку с упоминаниями постов в Живом Журнале и Фейсбуке, комментариев, сетевых псевдонимов; вдрызг никто не напивался, сам Виктор не пил, лишь изредка прикладываясь