Записки Видока - Эжен-Франсуа Видок

Услышав это требование, Пьенуар пришел в ярость, но, призвав на помощь всю силу воли, он лишь вскрикнул:

— Как! Вы осмеливаетесь предлагать мне подобное унижение? Никогда!

— Берегитесь! — сказал полицейский. — Ваше сопротивление вынуждает нас прибегнуть к силе.

— Вы за это жестоко поплатитесь!

— Еще раз спрашиваю, — возразил Видок, — нужно ли мне употребить права, данные законом?

— Послушайте, — вмешалась в происходящее герцогиня, — эта сцена ужасна. Герцог де Кандас, докажите же этому человеку, что он ошибается. Все это меня убивает…

— Как, вы также против меня? — воскликнул Пьенуар.

— Поддержите меня, Генрих, и попросите вашего отца окончить эту странную мистификацию.

Молодой человек не мог произнести ни слова; он чувствовал, что бесчестье вот-вот обрушится на него и на герцогиню. Со своей стороны, Пьенуар понимал, что дальнейшее уклонение невозможно, но, решившись не выставлять перед всеми своего позора, он бросился на Видока и его агентов. Через несколько минут он был побежден, и, освободив от одежды упомянутое место, Видок нашел и торжественно показал две роковые буквы. Герцогиня вскрикнула, пораженная ужасом.

— Боже мой! Я жена каторжника?! — И она упала на руки Генриха, в то время как полицейские связывали Пьенуара.

— Бедный друг! — прошептала мадам Ренальд. — Она даже не имеет права умереть…

— Нет! Потому что скоро станет матерью, — произнес яростно Пьенуар. Потом, обернувшись к Видоку, прибавил: — Да, я убил Гектора де Кандаса, берите меня!

При этих словах Генрих бросил страшный взгляд на убийцу своего отца.

Несколько месяцев спустя Пьенуар предстал перед следственным судьей. Допрос продолжался до самых сумерек. Судья, обязанный разобрать это дело, отложил до другого дня опрос свидетелей обвинения против герцога. Когда преступника повели обратно в тюрьму под конвоем из двух солдат, из-за угла внезапно выскочил какой-то человек, ослепил жандармов, бросив им в глаза щепотку табаку, столкнул их с лестницы и исчез вместе с Пьенуаром. Читатели догадались, что это был Фигас, ускользнувший от агентов Видока, чтобы явиться на выручку к другу. Эти дерзкие мошенники слишком хорошо знали расположение помещений суда и через десять минут уже сумели укрыться в глубине темной аллеи в Сите. Несколько минут они молчали из боязни снова попасться; наконец, Пьенуар, сжав в объятиях своего избавителя, сказал несколько смущенно:

— Я свободен! Но куда мне деться в подобном облачении?

Со времени своего ареста и вследствие того, что прежде он уже совершил бегство с галер, Пьенуар носил серую куртку заключенного.

— Это правда, — согласился Фигас, — если тебя встретят агенты полиции, то тебе несдобровать.

— Где же мне спрятаться?

— Пойдем ко мне, черт возьми!

— Где ты теперь живешь?

— На улице Тиршан. Ну, вот и стемнело, пойдем!

Со всевозможными предосторожностями, прислушиваясь к малейшему шуму, они решились выйти, и Фигас, проводив своего друга к одному из домов самого отвратительного вида, отвел его на шестой этаж, затем, не говоря ни слова, отворил слуховое окно и, очутившись на крыше, жестом пригласил спутника следовать за собой. Мнимый герцог колебался, но терять время на рассуждения было невозможно, потому что Фигас, скрывшись за трубой, очутился уже на соседнем чердаке.

— Поспеши же, вот мы и дома.

— Как, неужели ты тут живешь?

— Я надеюсь, что это жилище лучше того, которое было у тебя в последнее время.

— И ты живешь здесь с тех пор, как мы расстались?

— Да, и рад, что нашел хотя бы такое место, потому что во всяком другом меня бы нашли.

— Но чем же ты питаешься?

— Я не питаюсь, а умираю с голода.

— В таком случае что же будет с нами обоими?

— У меня на примете есть отличное дельце.

— Но получу ли я обратно мое состояние и ту женщину, которую любил?

— Ах, к черту все это!

— Тебе легко говорить, но я никогда не забуду мою Лору! А ребенок, которого она готовится мне подарить! Ах, я отдал бы жизнь за возможность поцеловать их хотя бы один раз! Проклятое приключение!

— А, так в тебе проснулись родительские чувства! Но эта роскошь не для нас! На мою долю тоже выпадали подобные минуты, но судьба все перевернула вверх дном. Однако теперь не время философствовать, надо поужинать; я не ел целые сутки, и у меня нет ни су.

Через час Фигас принес кое-что из провизии, украденной в квартале, но на другой день явился с пустыми руками. Положение становилось нестерпимым: оба буквально умирали от голода и жажды, но боялись выйти на улицу днем. Скажем теперь, что в тюрьме Пьенуар получил тайно письмо, в котором Жуанита извещала его, что избежала преследования полиции, прибавляла, что хочет покончить с жизнью и желает с ним проститься. Надо думать, что его не очень взволновало это трогательное прощание.

— Ах, если бы нам снова удалось ее поймать, вот была бы благодать! — проговорил Фигас. — Ведь у нее есть золото, бриллианты, драгоценности!

— Да, но она лучше повесится, нежели откроет свое жилище!

— О, как бы мне заполучить ее только на четверть часика, она бы у меня заговорила.

Пьенуар, умиравший с голода, только вздохнул.

— Не падай духом, — сказал Фигас, — я снова отправлюсь на поиски.

— Постарайся быть поудачливее вчерашнего, я просто умираю на твоей голубятне.

Фигас ушел, но отсутствовал удивительно долго, и Пьенуар, мучимый голодом, решился выйти сам. Он вылез со своего чердака и спустился с лестницы, на пути ему попался коридор, по которому он и отправился ощупью, добравшись таким образом до какой-то комнаты с полуоткрытой дверью. В комнате царила полнейшая темнота, но на камине он нашел спички. Он в ту же минуту зажег свечку, схватил нож, попавшийся ему под руку, и вошел в соседнее помещение. Не обнаружив там никого, кроме маленького ребенка в колыбели, незваный гость принялся обыскивать комнату, хоть и бедную с виду, но чисто прибранную. Не найдя ничего, кроме хлеба и воды, он в одну секунду проглотил и то и другое.

После этого Пьенуар обратил свое внимание на комоды, но те были пусты, и он уже собрался было выйти, недовольный результатами своих поисков, когда в дверях появилась женщина с ночником в руках; она шла чрезвычайно осторожно, словно опасаясь разбудить ребенка.

Взглянув на вора, она вскрикнула от ужаса. Пьенуар, занесший было над ней свой нож, вдруг остановился, побледнел и отшатнулся, узнав герцогиню. Несчастная, словно окаменев, стояла перед. Пьенуаром, как перед грозным призраком.

Увидев ее, Пьенуар забыл обо всем; он был так удивлен и смущен, что не спросил даже, какими судьбами она очутилась на чердаке. Лора, напротив, находилась под влиянием беспредельного ужаса. Она жестом приказала мошеннику выйти. Тогда только, вспомнив всю гнусность своего поведения, он бросился к ее ногам, умоляя о прощении.

— Вы осудили меня на изгнание, из-за вас я покинула свет, весь ваш позор упал на меня! Я вас ненавижу и проклинаю. Не оскверняйте своим присутствием мое скромное жилище… Вон!

— Неужели вы откажете мне в крове?

— Повторяю вам, ступайте вон.

— Но вы же видите, что я не могу выйти: моя одежда меня выдаст.

— В таком случае я уйду.

— Вы на меня донесете?

— О! Не бойтесь ничего!

— Я знаю, как вы добры, я знаю, что мое раскаяние и мое ужасное положение должны вас тронуть! О! Как я благодарен случаю, приведшему меня сюда! Но моему удивлению нет границ… Я думал, что вы удалитесь в какой-нибудь монастырь Сен-Жерменского предместья…

— И действительно, я бы сделала это, если бы не обязанность воспитывать мою дочь.

— Как! Этот ребенок, которого я видел…

— Увы! Бедная малютка еще не знает о своей скорбной участи. Она очень слаба; но если вы думаете остаться здесь, я ее унесу. — И с этими словами она поспешно бросилась к колыбели.

— Вы не выйдете отсюда! — вскрикнул Пьенуар, запирая в ярости дверь. Потом, снова став на колени, он принялся умолять герцогиню остаться: — Мы могли бы быть счастливы по-прежнему, если бы вы того захотели; кто нам мешает отправиться за границу? Там, в уединении, подле нашего ребенка протекали бы наши дни; прошлое стало бы для нас не более чем сном. Поверьте мне, Лора, своей любовью я постараюсь загладить все проступки…

— Но можете ли вы уничтожить роковое клеймо, которое носите? Смыть следы ваших преступлений?..

— Ах, ваши слова так жестоки… Умоляю вас, пожалейте меня. Я вас об этом прошу во имя нашей дочери, которую вы мне еще не позволили поцеловать…

Герцогиня молчала, но была непоколебима.

— Итак, вы бесчувственны к моим просьбам, к моим слезам?

— Они бесполезны.