Договорились. Часть 2 - Ирина Воробей

жестким. Мученическая гримаса в нем застыла, как русла давно высохших рек. Остался лишь причудливый рельеф безжизненных скал.

Карина наблюдала увядающую в его лице юность. Несмотря на биологический возраст, оно сохранило много детских черт: пухлость и мягкость контуров, умилительную непропорциональность глаз, розоватую нежность кожи.

— Знаешь, это мерзкое ощущение, когда понимаешь, что все вокруг такое… ненастоящее, — он показал на лице отвращение — окаменевшие черты задвигались. — И у нас с тобой… ведь тоже не по-настоящему. Я плачу тебе за каждую минуту, чтобы ты меня слушала.

Слезы вытекли из зеленых глаз по круглым щекам под второй подбородок.

— Знаю, так изначально было, — наконец, он высвободил ее из плена своего взгляда. — Ты хотя бы не выдавала одно за другое.

Карина следила за этим спокойным движением, стараясь перетерпеть острую резь в душе. На смену пришли колики, а затем все поглотил большой спазм, остановивший дыхание на несколько секунд.

— Я, видимо, большего и не достоин, — мембер опустил взгляд и почесал толстую шею.

От нажима пальцев на коже проступили белые пятна, быстро сменившиеся красными.

Девушка пыталась понять его боль, прочувствовать ее до конца, чтобы знать, каково будет Полине, когда она узнает. Как могла, впихивала себя на его и ее место, а не получалось. Страх только усилился.

— ЭрПи, — она улыбнулась слабо, без фальши и пафоса, — ты можешь мне не верить, но я… правда… за тебя переживала. Да, ты мне платишь, но это не значит, что я слушаю тебя только из-за этого. Даже за деньги может быть… по-настоящему.

Карие глаза раскрылись шире, ждали реакции. Мужчина ответил ей приветливо и зарумянился, как холеный малыш. Но эта радость мгновенно пропала, сменилась недоверием и обидой.

— Конечно, ты по-другому и не скажешь. Я же плачу.

Он мотнул головой и провел ладонью по лицу, зажал в руке подбородок. Слезы блестели отсветом монитора. Карина поняла, что переубеждать бессмысленно. Перевела взгляд на клавиши. Изучала алфавит не в том порядке. Досадовала, что все так вышло. Нашла, что сказать спустя длительную паузу. ЭрПи отворачивался, но приват не завершал.

— Я рада, что ты выкарабкался.

Зеленые глаза округлились и посмотрели на нее с надеждой, все-таки искали внимание, неподдельное и дружелюбное.

— Спасибо, — уголки губ дрогнули. — Только мне теперь так тошно. Я вынужден жить с матерью под одной крышей, хотя… ненавижу ее.

Еще минуту помолчали. На Карину давила ответственность, требовалось что-то сказать, как-то продолжить неловкую встречу или, наоборот, правильно ее закончить. Одновременно не навязываться и дать ему почувствовать себя нужным. Ей бы сейчас пригодились коммуникативные способности Зайкина. Она не умела драму переводить в шутку, как и иронию заканчивать на серьезной ноте. В итоге, решила быть честной и говорить все, что думает.

— ЭрПи, я понимаю, если ты зол. С тобой поступили некрасиво. Но думаю, мать не желала тебе плохого. И тогда, когда запрещала водиться с девочками, и тогда, когда сама ее тебе купила. Просто иногда… люди… слишком любят…

Карина уже готовилась разрыдаться, потому зажала губы в попытке сдержать стон. Мужчина послушно ждал продолжения. И она продолжала, едва набравшись сил.

— Я так с родной сестрой поступила, — ручьи слез уже было не остановить. — Она выставила на аукцион свою девственность, а я ее купила и уговорила своего парня с ней переспать. И теперь заставляю его с ней встречаться, потому что боюсь признаться в том, что сделала.

Девушка замотала головой и грубо прошлась ладонями по щекам, желая стереть ту ложь, которой себя окутала, а заодно Полину и Зайкина. И теперь разбрызгивала ее на случайных людей, как ЭрПи. Тот смотрел тихо, корчил гримасу омерзения, что-то хотел сказать и не мог. Тени слабых морщин озлобляли лицо.

— Когда попросила его об этом, я еще до конца не понимала, что люблю его. И вообще ничего толком до конца не понимала, — Карина пыталась хоть как-то очиститься, неизвестно перед кем или чем, но смотрела в потолок мокрыми глазами.

Картинка в сознании из-за слез тоже размывалась. Все покрывалось дымкой боли. Совесть разрасталась пиками, которые становились длиннее, и острее, и ржавее.

— Я хотела ее защитить, — слова вылетели неслышным шепотом, просто воздухом, который ЭрПи не уловил, но пытался, прижался к столу, выставил ухо вперед. — А сделала только хуже.

Мужчина вздохнул и опустил взгляд. Несколько минут они молчал. Она рыдала, всхлипывала, как икала, и рассматривала его лицо в попытке уловить мысли. Но те не читались или читались не так. Ей хотелось думать, что хотя бы ЭрПи ее поймет и простит, подарит надежду.

— А почему он согласился? — спросил, наконец, подняв озадаченное лицо. — Ты ему тоже платишь?

— Нет, — Карина шмыгнула носом и пожала плечами. — Наверное… потому что… любит меня.

ЭрПи удивился. Брови взлетели на лоб. Глаза показывали стеклянное недоумение. Острие совести в ней стало ощущаться холоднее и глубже.

— Ты еще хуже, чем моя мать, — выдавил мембер. Красивое лицо испортило отвращение.

Карина накрыла рот ладонью и крепко вжала пальцы в щеки. Кивала и молчала.

— Вы, женщины, такие жестокие. Я вас никогда не пойму.

Он мотнул головой и отвернулся. Девушка зажмурилась и силой прикусила губу до острой боли, хотела ее прокусить, чтобы слезы смешались с кровью и с ними вытекли все силы. Сознание бы тогда отключилось и не переживало этот кошмар больше.

Несколько минут они молчали. Каждый успокаивал собственных демонов. Карина смотрела на отблески клавиш ноутбука, вглядывалась в белые буквы на черных квадратах. Как в головоломке составляла из бессмысленных символов значимые слова: «любовь», «предательство», «обида», «боль», «прощение».

— Прости, — говорила она уже не с ним, а с образами в голове: лицом Зайкина, глазами Полины.

Вдруг видео пропало и пришло сообщение:

«Я в тебе разочарован. Надеюсь, твой парень глуп настолько, чтобы простить тебе это, а сестра — настолько, чтобы никогда об этом не узнать».

Он скинул ей чаевые и вышел из чата. Карине не хотелось оставаться наедине с собой, так было противно. Работа спасала. Похоть делала ее отвратной донельзя, а смотрящие на это мемберы опускали ее в такую срамную глубину, где уже ничего не чувствовалось.

После стрима Карина заставляла себя не думать о Зайкине и думала все больше. Перематывала последние дни. Пыталась выцепить что-то важное из воспоминаний, непроизвольных жестов или случайных фраз. Она узнавала его лучше, и он нравился ей все больше, затягивал в себя как воронка с единственно возможным выходом. А она его выворачивала наизнанку.

Девушка быстро нашла себе одновременно утешение и оправдание. Ей нравилось, что он не зацикливался, постоянно был в движении: как телом,