Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения - Трумен Капоте

Миссис Брин скромно опустила глаза, щеки ее порозовели.

– Это так много значит для исполнителей.

– Это так много значит для нас, – сказала миссис Болен. – Не так здесь весело, чтобы позволить себе такое пропустить. Да что там, мы бы были тут, даже если бы всю дорогу пришлось пешком прошагать. На карачках бы приползли.

Миссис Брин на секунду подняла глаза и остро глянула на супругу посла, как будто заподозрив иронию; но, успокоенная простым и открытым лицом миссис Болен, снова опустила веки.

– Просто дивно с вашей стороны, – пролепетала она. – И конечно, мы все предвкушаем прием в Москве.

– Ах да… прием, – сказала миссис Болен с ноткой резиньяции в голосе. Болены обещали через две недели дать прием у себя в резиденции по случаю московской премьеры спектакля.

– Мы с Робертом надеемся, что там будет мистер Булганин. Хотим лично его поблагодарить за любезный прием. Министерство культуры оказало Роберту замечательную дань уважения. Семь слонов из слоновой кости.

Речь шла о пластмассовых слониках, которые подарил Брину Савченко.

– Очень мило, – сказала миссис Болен машинально, как будто потеряв нить разговора. – Конечно, кто именно придет, точно сказать нельзя. Мы рассылаем плюс-минус двести приглашений, но русские никогда не отвечают, так что невозможно знать, кто придет и сколько.

– Точно, – подтвердил посол. – На этих ребят нельзя рассчитывать, пока они не войдут в дверь. Ни на одного. А если они сами устраивают прием, то приглашают в последнюю минуту. Когда известно, что в Кремле будет большой сбор, весь дипломатический корпус освобождает вечер, сидит и ждет – вдруг позвонят. Бывает, сел обедать – а тут звонок. Приходится все бросать и бежать. Слава богу, хоть наряжаться не требуется.

Это было возвращение к предыдущей теме, крайне болезненной для миссис Брин. Она глубоко опечалилась, узнав, что Болен не собирается идти на премьеру в смокинге. Вообще-то, ее стремление, чтобы все было «гала», шло еще дальше: она воображала, что посол будет, как ее муж, во фраке. Но…

– Мне и в голову не пришло брать смокинг, – сказал Болен, трогая пуговицу темно-серого костюма, который, по его мнению, вполне подходил к случаю. – Здесь их никто не носит. Даже на премьеру.

В другом углу тему кройки и шитья разрабатывали и углубляли миссис Гершвин и миссис Сульцбергер.

– Ну конечно, ни к чему расфуфыриваться. Я это все время твержу Вильве. Мы тут на балет ходили, так были просто посмешищем. И из-за чего тут огород городить? Из-за какого-то глупого «Порги»?

– Вообще-то, – сказала миссис Сульцбергер, уроженка Греции, и ее умные глаза заискрились средиземноморским лукавством, – вообще-то, русским не помешало бы поглядеть на прилично одетых людей. Ходить в таком виде просто непростительно. Когда мы только приехали, я их жалела. – Она объяснила, что они с мужем живут в Советском Союзе уже две недели, гостят у Боленов. – Думала, они так одеваются – и вообще вся эта серость, потому что они жутко бедные. Но знаете? На самом деле ничего подобного. Они так выглядят, потому что хотят. Нарочно.

– Да, – сказала миссис Гершвин. – Я точно такого же мнения.

– Интересно, – размышляла вслух миссис Сульцбергер, – русские такие ужасные, потому что их всегда били? Или их всегда били, потому что они такие ужасные?

– Да, – сказала миссис Гершвин. – Я точно такого же мнения.

Лаури поймал взгляд посла и со значением посмотрел на часы. У дверей гостиницы мурлыкал лимузин, готовый доставить в театр Болена. Прочие ЗИСы – целая улица светящихся машин – ожидали появления миссис Брин с миссис Гершвин, Савченко с Адамовым и сотрудников Агентства печати, «Тайм-Лайф», Си-би-эс. Приближалась минута, когда машины поползут по площади, как похоронный кортеж.

Болен допил виски и проводил гостей к дверям.

– Вам не о чем беспокоиться, – говорил он миссис Брин. – Русские – очень музыкальный народ. У вас рубли из ушей полезут.

– Он прелесть. И она очень милая, – говорила миссис Гершвин, когда они с миссис Брин спускались по лестнице.

– Да, он дивный. Но, – и по-детски робкий голосок миссис Брин вдруг повзрослел, – мы с Робертом так хотели, чтобы все было «гала».

– Солнышко, нельзя же быть «гала», если на тебя все будут пялиться, – заметила миссис Гершвин, усыпанная брильянтами, которые сверкали так, что казалось, она двигается под светом юпитеров. – Хотя, честно говоря, русским очень не помешало бы поглядеть на нарядных людей. Ходить в таком виде просто непростительно. Когда мы только приехали, мне было их жалко, но теперь…

На другом конце города, у Дворца культуры, припорошенные снегом толпы глядели на прибытие билетовладельцев, а внутри, в зале, уже сидело довольно много людей, истекавших потом в огнях кино- и телесъемки. По сторонам сцены стояли корзины цветов, желтых и белых, а над просцениумом плавали скрещенные флаги – переплетение звезд и полос с серпом и молотом. За кулисами, где щебет флейт и стоны гобоев настраивавшегося оркестра отдавались эхом, как звуки леса, Марта Флауэрс, полностью одетая и, несмотря на отдаленный усиливающийся рокот зала, невозмутимо спокойная, готовилась, как и предсказывала, «насидеться как следует».

И она оказалась права. Начало было назначено на восемь, но занавес поднялся в девять ноль пять, а опустился в одиннадцать сорок. К полуночи я был дома, в «Астории», и ждал звонка Генри Шапиро, московского корреспондента «Юнайтед пресс», который сказал, что позвонит мне после премьеры узнать, «как все было. Что было на самом деле». В таких вещах абсолютной истины не существует, есть только мнения. И пытаясь сформулировать свое мнение, решая, что сказать Шапиро, я растянулся на кровати и выключил свет. Глаза у меня болели от недавнего блеска вспышек, в ушах негромко жужжали телекамеры. Более того, пока я лежал в темноте, в голове у меня как будто прокручивалась пленка, бессвязное буйство кадров: Марта Флауэрс, семенящая к рампе и посылающая зрителям воздушный поцелуй; Савченко, расхаживающий по фойе и слушающий разговоры о спектакле; ужас в глазах у Саши; мисс Райан, закрывающая лицо руками. Осознанным усилием я замедлил пленку и пустил ее прокручиваться с самого начала.

Все началось с публики – армии, стоявшей по стойке «смирно», пока оркестр играл гимны обеих стран (Савченко любезно настоял на том, чтобы первым исполнялся «Звездно-полосатый флаг»). Затем в кадре появились отдельные лица: посол Болен с женой, Сульцбергеры, Лаури, мисс Райан и Леонард Лайонс, сидевшие все вместе в первом ряду. Около них, на возвышении, отходившем от края сцены, терпеливо ждал окончания гимнов эскадрон фотографов. После этого возвышение стало напоминать осажденную крепость: фотографы палили не переставая,