Край неба - Марк Дж. Грегсон

Сделав вдох, трясу ее, пока она не начинает злобно гудеть, и погружаю левую руку по самое плечо в горячую плоть, глубоко в череп чудовища.

А потом ползу в сторону.

Едва подошвы примагничиваются к верху гребня, как взрывом меня кидает вперед, перебрасывает через кромку. Я соскальзываю по чешуе. Вовремя вонзаю пальцы под одну из пластинок. От резкого рывка правое плечо вспыхивает болью.

Я выдыхаю и кричу, болтаясь над черными тучами.

Несколько мгновений перевожу дух, превозмогая боль. Потом начинаю взбираться назад, используя магнитные боты, расстояние между пластинками и здоровую руку.

От башки чудища валит дым. Оно издает последний, неровный вздох, и все его тело начинает биться в агонии. Больше он не вращается, вообще не шевелится, только скользит в воздухе.

Добравшись до шипастого гребня, падаю на спину. Меня накрывает волной облегчения, остужая огонь злости в моем грохочущем сердце. Чудом мне удалось не повредить газовый мешок. Зверь провисит в воздухе еще несколько дней.

Под струями дождя, что смывают кровь, я начинаю хихикать. Хотя смеяться мне чертовски больно. Поэтому умолкаю, ощупывая рану в боку, пытаясь остановить кровотечение.

Я слишком быстро слабею.

Дождь утихает, сменяется моросью, и сквозь тучи проглядывает солнце. Такое яркое, что я заслоняю глаза рукой. Пока что мне никуда отсюда не деться. «Гладиан» не в состоянии подобрать меня.

Схватившись за медальон Эллы, я пытаюсь встать, но дрожащая рука падает. Сил во мне не осталось. И я лежу плашмя, изнывая от боли во всем теле. Неужели вот так и умру? Ладно, зато прихватил с собой горгантавна пятого класса.

Внезапно меня накрывает тенью. В небе, заслонив солнце, надо мной завис наш синий корабль-разведчик, и на его борту, перегнувшись через перила ограждения, смеются шестеро ветеранов. Трэвис из Уотерсов вместе с командой ликует и улюлюкает.

Мое сердце наполняется надеждой.

– Это был великий день для твоей семьи, – кричит Трэвис.

Для моей семьи? Какого черта, что он несет?

– Обычно мы не помогаем рекрутам, – продолжает он, – но после того, что ты отчебучил, решили сделать исключение. Такое и большего заслуживает.

Он кивает в сторону сломанного корабля.

Рядом со мной, ударившись концом о чешую, опускается веревка. Если бы не было так больно, я бы посмеялся. Разве похоже, что я в состоянии лезть наверх?

Охотники подбадривают меня, но, увидев наконец, что я превратился в измочаленную, окровавленную тряпку, Трэвис свистом подзывает своего драйщика. В следующую минуту на горгантавна спускается жилистая женщина и встает рядом со мной на колени.

– Капитан, он тяжело ранен, не может двигаться, – передает потом в коммуникатор.

– Рекрута брать на борт запрещают правила. – Трэвис делает паузу. – Но подыхать его здесь я не брошу. Так что мы просто никому ничего не скажем, так ведь?

Корабль-разведчик опускается вровень с тушей и выдвигает трап. По нему сходят двое дюжих охотников. Один осматривает мою рану и, ни словом не предупредив, выдергивает прут.

Бок отзывается невыносимой болью. Из открытой раны ручьем хлещет кровь. Однако ветеран зажимает прокол и вводит шприцем лекарство.

Глаза сами собой закрываются, я то и дело проваливаюсь в забытье. Меня переносят по трапу на борт разведчика, и корабль отходит. В глазах ветеранов – веселое удивление; слышен их смех. Серое небо, проплывая вверху, сыплет моросью; ветер ерошит волосы.

Наконец меня по трапу переносят на борт «Гладиана» и передают на руки самому большому куску крачьего дерьма, какого я знал.

– Нет, – прошу я со стоном. – Только не он.

Разведчик уносится прочь, но ликование ветеранов еще какое-то время разлетается по небу. Пораженная команда «Гладиана» подходит ближе, а я смотрю в свиное рыло парня, что держит меня на руках.

– Вот сволочь, – говорит Громила. – Вот же ты сволочь паршивая! С возвращением, капитан.

– Второй голос! – выкрикивает Китон.

Остальные сохраняют молчание. За них говорят поднятые руки.

Голосуют все, кроме Брайс. Поначалу она только смотрит на меня ошарашенно, но потом все же присоединяется к остальным.

Глава 26

Когда все мышцы ноют, так приятно отлежаться в лазарете на мягкой койке.

К счастью, за день, что прошел после убийства горгантавнов, дырка у меня между ребер зажила. Спасибо лекарствам. Кончиками пальцев провожу по шраму. Неужто я и правда пробежался по спине воздушного змея и сунул гранату ему в глаз? Небывальщина. Расскажи я такое в таверне где-нибудь на Холмстэде, и меня на смех бы подняли.

В палату просовывается огромная лысая башка.

– Капитан? – обращается ко мне Громила, закрыв за собой дверь. – Надо поговорить.

Я устремляю на него удивленный взгляд. Странно слышать обращение «капитан» от этого парня. И еще необычнее видеть неловкость в его позе.

Посмотрев мне в глаза, он трет подбородок.

– Я, э-э, хочу извиниться.

– Что?

– Слушай, от ненависти к тебе я избавиться не могу: она у меня в крови. Но это не значит, что я тебя не уважаю. – Он кладет руки на пояс. – В общем, хочу попросить прощения за то, что обращался с тобой как придурок.

У меня нет слов. Что тут скажешь? Как простить Громилу после всего, через что я прошел по его милости? После побоев и кражи лекарства? Однажды он меня траву жрать заставил!

Отец все мне рассказал про извинения.

«Мы не просим прощения, – говорил он. – Пусть другие извиняются перед нами. Прощения просят лишь слабые, те, кто скован моралью. А мы сильны, используем чужие слабости в своих интересах. Чувство вины других – рычаг для нас».

Отец сказал бы, как обратить совесть Громилы против него же. Но я, глядя на своего соперника, вижу парня, который многое утратил. Безродного и пристыженного. Какой тогда вообще рычаг я мог бы использовать?

– Твоя семья, – говорю я Громиле. – Они…

– Придет день, и я верну фамилию. – В его взгляде вспыхивает яркое пламя. – Но есть черта, которую нельзя переступать. Не стану я гоняться за прощением семьи ценой чужих жизней.

Мы с Громилой оба пытаемся вернуться в свои семьи. Возвыситься в мире, которому плевать абсолютно на всех. Разница только в том, что Громила видит пределы дозволенного.

А я?

Этот Задвуд, выходит, куда честнее меня. От этой мысли мне становится ужасно стыдно. Что бы сказала мать…

«Сострадание! Ты не единственный в этом мире, Конрад, кто чего-то желает. Прекрати ныть, ибо, позволь заметить, всегда будет кто-то, кому хуже, чем тебе. ВСЕГДА».

Поднимаю на Громилу пристальный взгляд:

– Ты взял меня в команду, чтобы я чистил тебе ботинки.

– Ага. – Осклабившись, он протягивает мне ручищу. – Мир?