Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

Я купил рекламовское издание «Капитанской дочки» и отправился в машинописную контору, наполненную многочисленными прелестными дамами. Они, конечно, были ошарашены, узнав, что им нужно перепечатать текст уже напечатанной в типографии книги. Для начала, правда, всего тридцать страниц.

Этот путь мне показался спасительным. Но вышло иначе.

На другой день я рано вернулся из кафе «Бенц», потому что Ровольт собирался пойти на собрание мюнхенских издателей и книготорговцев. Мою домашнюю скуку прервал вдруг знакомый условный свист под окном. Я выглянул наружу, там стоял Эрнст Ровольт:

Старик, надо срочно кое-что обсудить.

Я бросил ему ключ от подъезда.

Он едва мог говорить.

На твоем месте я бы мотал монатки! Сегодня же!

Я рассмеялся. Что за бред. Но ему было не до шуток.

Иначе завтра тебя арестуют.

Да что случилось?

Ганс фон Вебер поведал собранию, что я отдал на перепечатку томик Пушкина из «универсальной библиотеки» издательства «Реклам», с очевидным намерением вручить эту рукопись в качестве собственного перевода издателю и затем, получив гонорар, исчезнуть, ибо положение мое и без того совершенно пиковое, все и так догадываются, что я просто мошенник. Георг Мюллер при этих словах покрылся густой краской и сказал, что разберется в этом деле.

Мне стало не до смеха. Я попытался объяснить ситуацию Ровольту. Он выслушивал меня с недоверием. Явно не верил мне.

Ты, говорят, и Гутенега выставил на несколько тысяч.

Я показал ему свой договор с Гутенегом, а также присланный им счет. Но друга Ровольта это не убедило.

Отсюда видно только, что Гутенег порвал с тобой. Я бы на твоем месте смывался.

У меня была скверная ночь. Как я наказан за свою жалкую жизнь! И хоть я не чувствовал за собой вины, но понимал, что ситуация складывалась не в мою пользу: все ее внешние признаки можно было истолковать против меня. Нужно было срочно поговорить с Мюллером.

Когда я на другой день сказал в издательстве, что хочу его видеть, мне ответили, что господин Мюллер ушел. Он не желал меня больше видеть или уже отправился в полицию? Погрузившись в свои тяжелые думы, я побрел по Адальбертштрассе.

И тут встретил его.

Господин Мюллер, вам не следует утруждать из-за меня полицию, я в состоянии отвечать за свои поступки!

Мюллер только покачал головой:

Я и не собирался идти в полицию. К полиции это дело не имеет никакого отношения. Но вы поставили меня в дурацкое положение.

Молча мы отправились с ним обратно в издательство.

После того как я все рассказал Мюллеру, он спросил:

Стало быть, вы обманули меня, когда получали второй гонорар?

Да.

Некрасиво с вашей стороны. Я вам доверился. Но, видимо, писателям нельзя доверять. Теперь у господина фон Вебера все основания для триумфа и он может сколько ему угодно потешаться над этим чудаком Мюллером.

Он внимательно всматривался в меня.

Никак не думал, что вы тоже такой же…

Продолжать он не стал.

Ну почему писатели все такие? Я дал бы вам и так эти четыре сотни, зачем было врать, что вы уже сделали половину. Как же нам теперь быть?

Я молчал.

Если уж вам не хочется делать прозу, может, вы переведете что-нибудь другое?

Запинаясь, я сказал, что мог бы, пожалуй, перевести поэмы, но что мне понадобится на это не меньше шести недель и я не знаю, на что мне жить все это время.

Итак, я должен еще вложить деньги?

Он задумался, что-то подсчитывая. По окончании работ я должен был бы получить всего тысячу восемьсот марок. Если он вычтет из этой суммы восемьсот марок аванса, остается ровно тысяча марок. Могу ли я твердо обещать ему, что на сей раз поведу себя как порядочный человек и что через шесть недель представлю готовую работу?

Я только кивнул головой.

Тут он впервые улыбнулся:

Что ж, поверю вам и на этот раз. Я до этого побывал в машинописной конторе. Они подтвердили, что вы отдали только тридцать страниц на перепечатку. Кроме того, я понимал, что не такой же вы дурак, чтобы выкинуть такую штуку. Иначе вы ведь на всю жизнь поставили бы на себе крест. Одного я не мог понять, почему вы не поговорили со мной откровенно. Этот хитроумный саксонец имеет зуб на вас за что-то. Ладно уж, дам вам еще шесть недель, но очень надеюсь, что на этот раз вы не подведете. Вам прямо сейчас нужны деньги?

Он согласился выдавать мне по сто марок еженедельно, но с условием, что я каждый раз, получая деньги, буду показывать ему то, что успел сделать.

И пусть это будет для вас уроком.

Я был пристыжен. За месяцы праздного блаженства приходилось жестоко платить. Еще и тем, что все мои друзья разом от меня отвернулись. Было несладко.

Я попросил мою хозяйку готовить для меня, так как у меня появилось много срочной работы. Она высчитала, что полный пансион обойдется мне в три марки в день. За вычетом квартплаты, таким образом, остается некая сумма, на которую…

На которую я мог бы съездить домой! Побывать дома —

Зак. 54537

после того, как мой первый поход в мир литературы завершился таким фиаско. У меня не осталось ни одного друга из тех, кто еще недавно так баловал меня своим вниманием. Тяжко признаваться себе в этом. Тяжко видеть, что я никому не нужен.

С каким-то ожесточением, без сна и отдыха, я приналег на работу и за шесть недель перевел великие поэмы Пушкина: «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Братья-разбойники», «Цыгане», «Полтава» и «Медный всадник». Но когда я в середине декабря сдал рукопись в издательство, Мюллер насчитал в ней только двадцать пять печатных листов и сократил гонорар до полутора тысяч марок. Тем самым на руки мне были выданы лишь двести марок, которых не хватало на поездку в Митаву.

Когда я сказал об этом Мюллеру, он выразил готовность несколько повысить мой гонорар, но связал это с одним унизительным условием: он пошлет мой перевод на отзыв живущему в Берлине д-ру Отто Бюку, выпустившему Гоголя и Тургенева. Бюк прислал подробный разбор, отметив, что кроме нескольких мест в «Полтаве» остальное кажется ему совершенно удачным.

У меня за спиной были шесть тяжелейших недель. И я был слишком юн тогда, чтобы понимать, что судьба к моему же благу устроила мне этот маленький ад оставленности и разочарований. Я бездумно отдался потоку жизни, чья соблазнительная бессмысленность надолго, если не навсегда, прервала бы мое творческое развитие, и я отделался еще очень легко, одним синяком.

Вместо того чтобы работать над стихом, над словом и над самим собой, я пустился незнамо что праздновать, упиваться болтовней и играть странную роль на карнавале фальшивой эротики.