40 австралийских новелл - Вэнс Палмер

Когда Нонни уезжала в школу, мать не поехала на вокзал. Нонни ждала в машине, пока отец компостировал обратный билет и сдавал багаж. Когда он вышел, то увидел, что она сидела с мрачным выражением лица, сложив руки в перчатках на коленях и скрестив перед собой ноги в тяжелых школьных башмаках. На синем форменном платье резко выделялся белоснежный воротничок. Он вдруг остановился и подумал: «Она еще совсем ребенок, но годы пролетят так быстро!»

— Вот твой билет и квитанция на багаж, смотри не потеряй. А вот… вот твоя доля за Герберта.

— Что ты, не надо, папа, не надо!

Она так растерялась от неожиданности, что старалась отнять у отца' свою руку и забиться в самый угол машины, сжаться в комок, стать незаметной.

— Они мне не нужны, правда, честное слово не нужны!

— Но это твои деньги, возьми.

— Нет, прошу тебя, не надо!

Она расплакалась. Вся обида, внутреннее напряжение, чувство, что ее обманули, — все исчезло. Она не могла смот реть на доброе лицо отца, с нежностью склонившегося над ней. Сколько дней пропало из‑за того, что она на него сердилась, сколько хорошего они могли бы сделать вместе, а теперь эти дни уже не вернешь!

— Мне не нужны были деньги, — прошептала она, — мне хотелось только… только, чтоб ты сам предложил их мне.

— Ну вот, теперь они твои. Купи себе новую теннисную ракетку или новую щетку и зеркало — что‑нибудь, чтоб ты посмотрела и вспомнила: «Это мне от нашего Голодного Герберта». Помнишь, как он старался тебя боднуть каждый раз, когда ты его кончала кормить?

Она молчала, хмуро глядя в ветровое стекло машины.

— А как он, разбойник, всегда норовил забраться в сад!

Но у нее перехватило дыхание, ей было трудно говорить.

— Вот и поезд подходит, — сказал он. — Пойдем.

Они шли по перрону, усыпанному гравием; отец наклонился, поцеловал ее и сказал:

— В следующий раз, когда ты приедешь, будем вместе объезжать стада, ладно?

Она кивнула, улыбнувшись ему в первый раз.

Он махал ей, пока поезд не скрылся за поворотом и не стало видно ее ручки, махавшей ему в ответ. Тогда он вернулся к машине. Открыв дверцу, он увидел на сиденье, где еще осталась вмятина от ее маленького тельца, скомканные деньги. Он стоял, глядя на них в растерянности. «Ничего не понимаю, — думал он. Ох уж эти дети! Никак их не поймешь! Сначала им чего‑то хочется, потом не хочется. Никогда не знаешь, как поступить».

ДЭВИД ФОРРЕСТ

КТО СЛЕДУЮЩИЙ? (Перевод Н. Ветошкиной)

Вдоль барьера конторки, навалившись на него, словно волна, застывшая у берега, стояли в очереди люди. На лицах ожидавших было усталое отупение; только среди тех, что стояли впереди, еще замечались признаки некоторого оживления: кивок головой, взмах руки, мысль, отразившаяся на лице.

Сидя за своим столом, Мак — Доуэлл смотрел на этих людей с полным равнодушием. Лица их казались ему какими-то странными, безжизненными.

«Наверное, это потому, — думал Мак — Доуэлл, — что передо мной прошло слишком много посетителей». Среди них он ни разу не видел похожих лиц, но, когда эти люди выстраивались вот так за барьером конторки, его всегда поражало какое‑то странное однообразие… пока наконец лицо не придвигалось к окошечку. Но вот раздавался голос, и тогда вместо одноцветного пятна перед ним оказывался человек. Однообразие распадалось на тысячу индивидуальных особенностей.

И тут же у всей этой одноликой толпы появлялся один общий, постоянный признак: все они жили надеждой. Каждый из них надеялся, и все надеялись, вся толпа. И на что, спрашивается? «Нет, — думал Мак — Доуэлл, — они не требуют многого, не ищут чего‑то особенного, не рассчитывают приобрести здесь состояние или собственный автомобиль; не гонятся за праздными развлечениями. Эти люди добиваются только одного… хотят получить пристанище, дом».

А что такое дом? Бревна, кирпич, стекло, черепица, сухая штукатурка и гвозди — вот вам и дом. Со Еременем краска с такого купленного в рассрочку дома слиняет, а задолженность за него возрастет. Появляются ребятишки и начинают портить приобретенную вместе с домом мебель.

После летних дождей садик быстро зарастает сорной травой, а соседи жалуются на вашу собаку.

Мак — Доуэлл улыбнулся краем губ. Да, все это так, но, к сожалению, это только одна сторона дела. Дом‑то дом, да в самом слове кроется ведь и другой, более тонкий смысл.

Он‑то прекрасно понимал, лучше даже, чем все эти люди, что в конечном итоге предметом их поисков являлся не сам по себе дом, а домашний очаг… А это совсем особая штука — она включает в себя такие понятия, как уют, спокойствие, тихие семейные радости. Мак — Доуэлл это отлично понимал, хотя бы уже потому, что об этом свидетельствовала статистика всех послевоенных лет; об этом же говорили просьбы, требования, мольбы бесконечных посетителей, надеявшихся обрести… домашний очаг.

Мак — Доуэлл нахмурился. Рабочий день подходил к концу, а ожидающих было еще много. Он встал со стула и подошел к окошку конторки. Стоявшие впереди отодвинулись, и по выражению их лиц Мак — Доуэлл мог догадываться о многом.

Вот эта пара наверняка получит жилище, он знал это, а вон тот высокий — не получит.

Толпа заволновалась, люди стали теснить друг друга.

Молодая пара придвинулась поближе к окошечку конторки, отстранив пожилого человека с усталым лицом и его плохо одетую жену.

Молодой человек проговорил:

— Я хотел бы…

Мак — Доуэлл отрезал:

— Очередь вот этого джентльмена.

Девушка посмотрела на него с молчаливым удивлением.

Мак — Доуэлл добавил:

— Пожалуйста, отойдите, — и повернулся к пожилому человеку. Тот даже не взглянул на молодую пару. Глаза его были устремлены в окошечко конторки, словно там сосредоточились все его упования и надежды.

— Спасибо! — от волнения у него перехватило дух. — Я хотел бы навести справки о покупке дома.

Мак — Доуэлл перевернул листок блокнота.

— Какая вам нужна рассрочка?

— Этого я еще не знаю, я думал все выяснить здесь. Мне очень нужен дом.

«Придется подойти с другой стороны», — подумал Мак-Доуэлл.

— А сколько у вас денег в наличности?

— Двести десять фунтов.

В глазах, смотревших на Мак — Доуэлла, светилась Мольба. Казалось, эти глаза говорили: понимаете, у меня всего двести десять фунтов — ведь этого достаточно, не правда ли? Я работал изо всех сил, но вот все, что мне удалось сберечь. Этого ведь хватит на покупку дома, правда?

«Двести десять фунтов… Ничего не выйдет», — подумал Мак — Доуэлл и снова, напуская на себя безразличный вид, спросил без всякого выражения в голосе:

— Мебель у вас какая‑нибудь есть?

В глазах просителя мелькнул испуг.

— Нет.

«Его двести фунтов уйдут в два счета, — думал Мак-Доуэлл. — Юридические расходы пятьдесят… мебель двести… агент, косвенные налоги — пятьдесят или шестьдесят. Даже для начала уже не хватает сотни фунтов».

И он смягчил тон:

— Боюсь…

Переселенец всплеснул руками. На лице его уже был нескрываемый страх. Голос выдавал его чувства.

— Но мне ведь нужно так мало…

Так мало… всего — навсего дом!

Мак — Доуэлл сказал:

— Видите ли, на одну только мебель уйдет вся ваша наличность.

Новоавстралиец стиснул руки в бессильной мольбе.

— Вот уже пятнадцать лет, как мы кочуем по лагерям.

В это слово «лагерь» было вложено столько, что Мак — Доуэлл невольно содрогнулся от ужаса и возмущения. «Вот за что я ненавижу все эти предписания», — с горечью подумал он.

— Семь лет я провел в концентрационном лагере в Саксенхаузене, а моя жена — семь лет в Равенсбруке. Потом четыре года мы были в лагере для перемещенных лиц в Австрии, а теперь вот уже полтора года живем в лагере здесь.

Руки его бессильно повисли.

— Вам не понять, чего все это стоит.

«Понимать‑то я понимаю, — думал Мак — Доуэлл, — да разве он мне поверит?» И он спросил:

— Сколько вам лет?

— Пятьдесят шесть. А моей жене пятьдесят три.

Мак — Доуэлл сочувственно нахмурился.

— Видите ли, ваш возраст создает новые препятствия.

— Я слишком стар, хотите вы сказать? Когда меня посадили в Саксенхаузен, мне было сорок один. Сейчас мне пятьдесят шесть. Что же нам теперь делать? Неужели вы не можете нам чем‑нибудь помочь? Прошу вас.

В тусклых усталых глазах отражалась тоска и разочарование.

— Неужели нет никакого выхода? Вот уже пятнадцать лет, как мы ждем…

«Выход? — Мак — Доуэлл задумался. — Остается одна, правда, маловероятная возможность».

— Есть у вас дети, которые могли бы войти с вами в пай?

— Войти в пай? Я не понимаю.

Мак — Доуэлл объяснил. Человек медленно пожал поникшими плечами.