Мерцающий огонь - Джулиана Маклейн

долгих мгновений мы смотрели друг другу в глаза, словно признавая, что и сами многие годы прятали ото всех свою неприятную память о горьких событиях нашей жизни.

Он нежно пожал мою руку, затем встал из-за стола и поставил пустой стакан из-под виски в посудомоечную машину.

– Надо бы мне поспать.

– И мне, – ответила я, чувствуя непривычную близость с ним, хотя мы ни единым словом не обмолвились о маме. – Правда, я сомневаюсь, что мы сможем сегодня заснуть.

Он подошел ко мне и поцеловал меня в макушку:

– Я рад, что ты приехала, Джиллиан.

А меня радовало общение с ним в таком ключе, несмотря на все перипетии прошедшего вечера.

– Я тоже, пап.

Он отвернулся и начал подниматься по лестнице.

– Будем надеяться, что утром бабушка расскажет нам, что было дальше. В интернет я не полезу. – Он остановился на полпути. – Ничего, если я попрошу тебя тоже не поддаваться этому искушению?

– Почему?

– Честно говоря, Джиллиан, я не готов узнать все. Мне нужно переварить ее рассказ.

– Как скажешь.

Некоторое время он стоял на лестнице и молча смотрел на меня.

– И знаешь… если тебе когда-нибудь захочется о чем-нибудь поговорить… о Малкольме, например… из меня выйдет неплохой слушатель. Я хотел бы помочь тебе – если смогу.

Я взглянула на него, не веря своим ушам. И была крайне благодарна ему за эти слова:

– Спасибо, папа. Это очень ценно.

Кивнув, он ушел наверх. Глубоко тронутая нашим разговором, я снова села за стол. Мне не спалось. Я никак не могла выбросить из головы бабушкину историю – особенно ту ее часть, в которой сестра умирала прямо у нее на глазах.

Меня не удивляло, что она молчала об этом. Такие потери оставляют отпечатки в душе. Я знала это по собственному опыту – после смерти мамы мне довелось пройти через что-то похожее. Следующие несколько лет моей жизни были сплошной катастрофой – поэтому мы с папой и отдалились друг от друга. А спустя год после ухода мамы от сердечного приступа умер дедушка Джек – и мы снова погрузились в траур.

Большая часть того первого года прошла как в тумане, все мои чувства онемели – иначе я бы просто не выжила. Бросила колледж, подружилась с рюмашкой, ударилась в тусовки и работала с частичной занятостью в нескольких фирмах, где не требовалось ни навыков, ни самоотдачи – только умение иногда приходить на службу. С отцом я почти не общалась – он даже не знал, где я обитаюсь. А жила я в Джерси, в обшарпанной квартире на первом этаже, которую делила с двумя девушками – знакомыми из бара. Мы жили точно вампиры – днем спали, ночами развлекались.

Но потом что-то разбудило меня. Я точно помню момент, когда это произошло. Однажды утром я сидела в закусочной, страдая от похмелья и отчаянно нуждаясь в бодрящей дозе кофеина. И тут в двери вошла моя школьная подруга Джоди, только что окончившая юридический факультет, в облегающем сером твидовом костюме, черных лакированных туфлях-лодочках и с деловым портфелем в руках.

Той ночью я вообще не ложилась спать. До рассвета тусовалась в квартире какого-то случайного парня, а потом, все еще с хмельным туманом в голове, потягивала крепкий черный кофе, сидя за угловым столиком маленькой кафешки и задаваясь вопросом, уволят ли меня из сувенирного магазина, если я в пятый раз за месяц попрошу отгул по болезни.

Джоди заметила меня и остановилась поболтать. Она спросила, чем я занимаюсь, и я, смутившись, буркнула:

– Да ничем особо.

В ответ она смерила меня сочувственным взглядом, словно ножом по стеклу, проехавшись по моей гордости и амбициям. Когда-то они у меня были – в старших классах я считала себя умнее Джоди. Училась лучше, к тому же частенько помогала ей вливаться в компании, потому что она росла очень застенчивой. Но вот она стояла передо мной теперь, одетая с иголочки, уверенная в себе, успешная, – а я выглядела так, словно ночевала в приюте для бездомных. Казалось, Провидение не выдержало и плеснуло мне в лицо отрезвляюще ледяной водой.

Или, возможно, это был призрак моей матери – она всегда гордилась мной и говорила, что я смогу достичь любых высот, если поставлю себе цель и буду усердно трудиться. Я не хотела разочаровывать маму. Не хотела снова подвести ее. В то же мгновение я решила, что пора вернуться в колледж и получить диплом. Чтобы мама снова мной гордилась. Это было меньшее, что я могла для нее сделать.

Теперь я тоже носила костюм и ходила с портфелем – уже несколько лет работала ассистенткой пиар-директора в некоммерческой организации. Мы старались повысить осведомленность женщин о раке молочной железы. Я любила свою работу и не сомневалась, что мама бы мной гордилась. Ее присутствие я почувствовала, как только получила эту должность.

Я все еще иногда ощущала ее рядом – в основном когда подозревала, что она волнуется за меня.

В кармане завибрировал телефон, и я вздрогнула от неожиданности. Достала его, намереваясь проверить сообщения. За это время у меня скопилось несколько электронных писем от друзей с работы, но среди них не было ничего такого, что не могло бы подождать до понедельника. К счастью, Малкольм мне больше не писал – он прекрасно знал, когда меня лучше оставить в покое. В этом он был расчетлив. Бриллиантовое кольцо делало за Малкольма всю работу, накрепко удерживая его в моих мыслях. Оно напоминало мне о его сожалениях и той якобы огромной любви, которую он ко мне испытывал.

Я подняла руку, чтобы еще раз полюбоваться кольцом. Оно завлекающе сверкало в свете люстры, но я строго-настрого запретила себе поддаваться его магическому очарованию. Мне следовало сохранять хладнокровие. Держать глаза широко открытыми – как вчера, когда я увидела, что у него на коленях скачет какая-то профурсистка.

С телефоном в руках, мне нестерпимо захотелось проигнорировать просьбу отца и поискать в интернете информацию о Людвиге Альбрехте, нацистском офицере времен Второй мировой войны. Любопытство прожигало меня изнутри, но я не хотела обмануть папино доверие и понимала, что нам следует уважать бабушкину личную жизнь. За последние несколько часов она созналась во многих вещах. Возможно, она расскажет свою историю до конца – если мы дадим ей шанс это сделать. Она заявила, что хочет покончить с этим, – как будто ей нечего было больше сказать. Но ведь должно было быть что-то еще. Война только начиналась, когда ее сестра погибла во время Лондонского блица. Когда бабушка обрела новую