Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина

на берегу. Руки синюшные. И ноги тоже. Холодно настолько, что холода и не ощущаю. Это не сила воли. Какая, на хрен, у меня сила воли-то? Стою, покачиваюсь, смотрю на море. На небо. Солнце… Возвращаться надо, пока вообще силы остались.

А я стою.

Смотрю.

Встретить солнце? Встретила. Поклониться? Поклонюсь, чай, спина не переломится. Жертва? Тоже принесу… не хлеб. Есть кое-что, что богам милее хлеба.

Кровь.

И коготь вспарывает кожу на запястье.

– Пожалуйста, – я давно ни о чем не просила, а сейчас вот прошу. – Пожалуйста, дайте мне шанс. Пусть… получится.

…Идет дева, слепа и зряча. Один глаз смеется, из другого слезы катятся. А где какая упадет, там прорастает дивный цвет.

Тихий голос Лисицы мерещится в набегающих волнах.

Я отступаю и…

– С ума сошли! – Бекшеев не дает мне упасть.

Откуда только взялся? А на плечи невыносимой тяжестью падает куртка, старая, рыбацкая, пропахшая дымом и копченою рыбой.

Рыбу не люблю.

Но…

Тепло в ней живое. А Тихоня меня на руки подхватывает и глядит так, с немою укоризной, за что мне сразу становится совестно. Правда, ненадолго.

– Так… было надо.

Говорить я начинаю уже в доме, где меня усаживают на лавку и Отуля, столь же молчаливая и невозмутимая, как обычно, укутывает шерстяным платком. А потом подносит чашу травяного отвара. И в черных глазах ее мне мерещится одобрение.

Странная она все-таки.

Да и я не лучше.

– Кому надо? – Бекшеев злится.

А костюмчик-то сменил. Правда, на другой, столь же неуместный, разве что в полосочку. И трость его постукивает по полу.

– Мне, – говорю чистую правду.

И замечаю, что больше не трясусь. Холода нет. Да и внутри как-то… спокойно, что ли?

И спорить со мной не спорят. А травяной отвар сменяется крепким чаем, от него тоже пахнет и дымом, и рыбой, но мне слишком хорошо, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Я пью и закусываю невероятно мягким хлебом, который сверху полили же медом.

Мед рыбой не пахнет.

Ну хоть что-то.

– Что случилось? – Я наконец в достаточной степени прихожу в себя, чтобы обратить внимание на окружающих. – Еще трупы нашли?

– Нет. Я… Софью уговорил переехать. Временно. К матушке. Там и Медведь пока, он приглядит, если вдруг…

Ну да, с княжича может статься. Оно, конечно, скорее всего этот их Гельшь давно уже на Большой земле, потому как в его положении самое разумное – сбежать и спрятаться. Но ведь псих же. А какая у психов логика-то?

И мне бы самой подумать.

О ком-то, кроме себя.

Я потрясла головой.

– Барина не нашли?

– Нет. Вышел он. Через черный ход.

Вышел и не вернулся.

Мысли вязкие, замороженные.

– А кровь? И запонка? По ним что?

Бекшеев покачал головой. То есть внятных объяснений не было. Или… Барский сам их оставил? Скажем, в случае чего оправдаться. Если вдруг перехватят с княжичем?

А остальное?

Что мешало бы разыграть ограбление?

– Деньги. Оставил. Много, – просипел Тихоня, принимая из рук Отули ломоть хлеба.

С медом.

И поклонился. Низко-низко.

Стало быть, точно не сам Барский ушел. И не понятно. Совершенно.

– Остальные?

– На месте. – Бекшеев поморщился и добавил: – Пока… но…

Тут оно сложно сказать, на месте или нет. Мы ж сами по себе, привыкшие к одиночеству, спрятавшиеся в нем от большого и страшного мира.

У меня, впрочем, тоже было что рассказать. Я встала, хотя шевелиться желания не было, но солнце высоко, а если уж решила с трансформацией рискнуть, то стоит поспешить. Тем более боги, кажется, сегодня ко мне благосклонны.

Куртка моя, аккуратно вычищенная, висела на вешалке. По карманам, к счастью, никто лазить не стал. А потому и цепочка, и грязный сверток, от которого по карману расползлось темное пятно, были на месте.

– Вот, – я протянула их Бекшееву, – глянь, пока я… занята буду.

– Может…

– Тихоня подстрахует.

У него сила есть, если что, сумею потянуть. А вот Бекшеева не рискну трогать, он и так выглядит, словно вот-вот второй удар случится. Уж лучше пусть находки изучит.

А заодно, глядишь, со своим даром посоветуется.

Все-таки аналитик же ж. Целый.

Я потянулась и сказала:

– Спасибо.

Отуля кивнула.

К слову, кроме нее в доме никого-то и не было.

– Собака?

– Там, – сказала она, вытерев руки расшитым полотенцем. – Возле бани. – Подумала и добавила: – Осторожно. Злая.

Глава 23. Королева кубков

«Караульные, сторожевые и розыскные собаки должны быть недоверчивыми, умеренно злобными. Все посторонние люди являются для них чужими, которых нужно хватать, кусать (или отыскивать по следу). Поэтому первые проявления неприязни к посторонним у таких щенков должны поощряться и закрепляться лакомством и лаской. Такой щенок должен знать, что от чужого, постороннего человека он получает только неприятности. Достигается это тем, что почти все посторонние дразнят щенка, наносят ему легкие удары».

«Выращивание и воспитание щенков служебных собак»[2]

Злая собака глядела на меня янтарными глазами. И скалилась.

Сука.

В смысле самка собаки. Возраст? Молодая, судя по виду. А вот волчьего в ней куда больше, чем собачьего. Сухопарая. Тонкие лапы. И морда вытянутая, узкая. Хвост бревном.

Собака ли это вообще?

– Тихо, – сказала я, когда псина заворчала.

Голос низкий, вибрирующий. И взгляда с меня не сводит.

– Крепкая. – Отуля увязалась за мной.

– Остальные где? Люди, – на всякий случай уточнила.

– В море пошли. – Она куталась в тяжеленную до пят шубу. – И там еще. Скоро снег сойдет. Надо.

Что именно надо делать, Отуля не уточняла. А я сделала вывод, что дела Яжинский домашним нашел не столько из надобности, сколько из желания убрать подальше от меня.

Пускай.

Мне без посторонних глаз и легче.

Меж сараем и забором, сложенным из крупных валунов, имелся вполне себе уютный закуток. Правда, земля была мокрой, как и старая колода, на которой и дрова кололи, и птицу били.

Ничего.

Сгодится и мне.

Я села и уставилась на псицу. Та на меня.

– Дружить будем? – поинтересовалась я, краем глаза отметив, что Отуля уходит.

А вот Тихоня остался.

Я потянулась к собаке, но та снова зарычала. Не будем.

– Отойди, – попросила Тихоню. – Ты ее нервируешь.

И меня.

Но лучше списать все на собаку. Главное, чтобы Бекшеев не заявился. Надеюсь, Отуля найдет ему занятие. Или сам себе. Пусть вон цепочку обнюхивает.

И камушки.

А я…

Закрыть глаза. Вдох и выдох. Успокоиться. Последнее получается так себе, потому что сердце несется вскачь. И страх. Что не получится. Опять не получится.

Зверей ведь создают где-то там. В закрытых лабораториях. Сложный процесс, требующий постоянного внешнего