Без объявления войны - Виктор Кондратенко

Подбитый танк интересовал не только меня. Комдив ждал затишья, но оно не наступало. После шквального минометного огня противник повел методический обстрел сада и особенно того места, где горел танк. Часа через два мины стали посвистывать редко, и Горбатов предложил мне пойти к бронебойщикам.

Вдоль сада — глубокая канава. Она служила нам отличным укрытием. Канавой, как хорошей траншеей, воспользовались расчеты противотанковых ружей и заняли в заснеженных кустах огневые позиции. Одетый в белый маскировочный халат с капюшоном, Семен Федорович Сударов оказался немолодым бойцом. Ему перевалило за сорок. Руки большие, натруженные, узловатые, сильные. Обращался он с длинным увесистым противотанковым ружьем легко, как с обыкновенной винтовкой. Все обратили внимание на то, что ствол бронебойки плотно обмотан бинтом.

— Это я сегодня придумал. Бинт хорошо маскирует чёрный ствол и не горит, когда сталь накаляется во время стрельбы.

Сударов показал мне, как заряжается ружье. Поделился своим опытом о том, как надо выбирать огневую позицию, с какого расстояния лучше всего вести огонь по танкам и куда бить. Теперь я знал, что пуля пробивает пятидесятимиллиметровую броню, рвет гусеницы и, попадая в подбашенную щель, заклинивает башню.

Повалил, завихрился снег. Теперь можно было, не опасаясь снайперской пули, осматривать танк. Пламя внутри машины погасло, но из открытых люков еще вылетал удушливый дым. Пахло едким газом. На меня в упор глянул черный зрачок орудия и заставил на какое-то мгновение застыть. Горбатов неторопливо обошел вокруг танка.

— Горелая коробка, — заключил он и ткнул палкой в борт машины.

Возвратясь на КП, я сразу засел за статью о бронебойщиках. Через день, взглянув на свежий номер, понял: попал в точку. «Гвоздевой материал» подан броско, на первой полосе. И даже помещен снимок: два бронебойщика занимают огневую позицию. В первую минуту показалось, что в редакции проявили оперативность, каким-то чудом раздобыв фото моих героев. Но то были другие бронебойщики.

Выполнив срочное редакционное задание, я решил на несколько дней возвратиться в Ржавец, быстро, как говорили у нас в редакции, «отписаться» и, воспользовавшись армейским узлом связи, передать в редакцию новые материалы.

Политотдел находился в той же старой хате, где, как бы жарко ни топилась печь, с каким бы старанием ни подбрасывали поленья, тепло выветривалось моментально. По-прежнему, когда ложились спать, под плащ-палаткой чувствовалась сырая солома. Сон долго не приходил. Едва стал дремать, как над ухом зашептал старший батальонный комиссар Бронников:

— Вставайте, вызывает командующий фронтом.

— Не разыгрывайте, — и я повернулся на другой бок.

— Это не розыгрыш. Надо немедленно явиться к генералу Костенко.

— Что-что? — я вскочил.

— Не спешите, — Бронников зажег два светильника, сделанных из медных гильз. — Как выглядим? Так, форма в порядке, а вот умыться холодной водой не мешает.

«Скоро полночь — и вдруг срочный вызов. Что же случилось?» С этой тревожной мыслью затянул потуже ремень и пошел за Бронниковым.

Стоял легкий мороз. Ночь была безветренной, на удивление синей-синей, с множеством ярких золотистых звезд. В маленьком домике нас встретил заносчивый капитан, порученец генерала, одетый в новую летную форму.

— Пришли, голубчики. Ну, будет вам на орехи, — и скрылся за дверью.

Мы удивленно переглянулись, но тут снова появился порученец и сделав жест, означающий: входите.

Генерал-лейтенант Федор Яковлевич Костенко сидел в углу за письменным столом в небольшой комнате, заставленной фикусами. За его спиной весь угол золотился от старых икон. Мы стояли по команде смирно, рассматривая иконы, этажерку с набором раскрашенных гипсовых собак-копилок и над кушеткой — плывущих по озерной глади традиционных белых лебедей, творение базарных живописцев; комод с аляповатыми вазами, где среди стеклянного хлама — флаконов и пузырьков, — сияли неизвестно как сюда попавшие два прекрасных подсвечника. Видимо, генерал остановился в домике ненадолго и приказал оставить каждую хозяйскую вещь на своем месте. Сидя за столом, он что-то записывал в толстую тетрадь. Внимательно перечитав написанное, закрыл тетрадь и поднял на нас глаза.

— С какого расстояния бронебойщик может открыть огонь по танкам?

— С дистанции ста двадцати метров, — ответил я.

— У вас чудеса получаются похлеще, чем у белгородского чудотворца. Читаю газету и думаю: вот молодцы ребята — танк из бронебойки подбили. Надо его в тыл отправить, чтобы другие видели, какое это грозное оружие, и верили бы в его силу. Посылаю за танком, а его и след простыл. Кто из вас писал статью?

Я выступил молча вперед.

— Танк видели? — спросил Костенко.

— Видел.

— Товарищ командующий, когда статья появилась в газете, танк находился на нашей территории. Разве виноват корреспондент в том, что, пока он на попутках добирался в Ржавец, гитлеровцы продвинулись и отбили танк, — поспешил на защиту заворг политотдела Бронников.

— Не танк, а горелую коробку, — добавил я.

— О танке поговорю еще с комдивом, но у меня есть серьезная претензия к спецкору. Вы только поймите: первый танк, подбитый на фронте из бронебойки. Этому событию следовало уделить особое внимание и хорошенько продумать, как же такой материал подать в газете. Я думаю, бронебойщики сами должны были рассказать о том, как они подбили танк. А газете не поскупиться местом. Дать не куцую статейку, а целую полосу. Пусть бы выступил еще ротный и поделился своим опытом. Нам не мешает знать, как командир готовит бронебойщиков к схватке с врагом. И, конечно же, хотелось видеть портреты истинных героев, а не тех, которые только занимают огневые позиции. Этим людям, я считаю, рано красоваться на страницах «Красной Армии».

Костенко поднялся, вышел из-за стола. Его статная фигура дышала богатырской силой. Лицо открытое, волевое. В верных, густых волосах пробивалась седина. Он был героем гражданской войны, одним из славных красных командиров.

— Ну хорошо, — продолжал Костенко, — надеюсь, все сказанное мной вы учтете в дальнейшем. А вот за то, что вы лично беседовали на передовой с бронебойщиками, приглашаю к столу. Давайте вместе поужинаем.

Удивительный человек Федор Яковлевич Костенко. Мы сидели за столом и не чувствовали никакой скованности, ни малейшей напряженности.

За ужином выяснилось: Федор Яковлевич помнил мой очерк о команде бронепоезда и тут же сообщил, что весь экипаж «крепости на колесах» награжден орденами и медалями.

Возвратясь с Бронниковым в политотдельский домик, я долго не мог уснуть, стараясь восстановить в памяти все, что услышал от генерала Костенко. Ведь это непосредственно касалось моей корреспондентской работы. По его мнению, оборона гитлеровцев была далека от совершенства и не отвечала требованиям их же уставов. Однако прорыв этой обороны, состоявшей всего из одной полосы с незначительной плотностью проволочных заграждений и минных полей, давался нашим войскам нелегко. У большинства командиров не хватало боевого опыта, и в наступательных боях мы допускали ошибки. Когда-то еще Суворов говорил: «Каждый воин должен знать свой маневр». А маневр на поле боя применялся редко. Линейная форма наступления не могла принести нам успеха. Войска не выходили на фланги и в тылы противника, а это не позволяло добиться его окружения. Федор Яковлевич высказал мысль о том, что наш боевой устав уже не отвечает современным условиям боя и требует серьезных изменений, поправок. Он верил, что победу в наступательных операциях нам скоро принесет четкое взаимодействие между пехотой, танками, артиллерией и авиацией. Но впереди много работы: войска надо учить этой взаимной поддержке.

Утро принесло сюрприз: КП 21-й армии из Ржавца перебазировался в тыл, в Новый Оскол. Это говорило о том, что всякие наступательные действия прекращаются. С юга дул теплый ветер. Приближалась весенняя распутица, и на фронте установилось затишье. Пока шло перемещение командного пункта армии, я сел на У-2, который доставлял на фронт газеты, и полетел в Воронеж сдать зимнее обмундирование.

В редакции произошли перемены. Политуправление фронта решило укрепить армейские газеты, и туда ушли работать Александр Безыменский и Сергей Вашенцев.

Я доложил редактору о разговоре с генералом Костенко.

— Конечно, он прав. Надо было делать полосу и предоставить слово бронебойщикам. Но эту вину я беру на себя. Вы, хорошенький мой, оперативно выполнили то задание, которое вам давалось. А вот с фотографией бронебойщиков получился ляп. И в этом виноват секретариат. Тут уж ничего не поделаешь. — Редактор по привычке стал постукивать тростью о пол. — Ну ничего, в самое ближайшее время дадим полосу о бронебойщиках. Вот таким макаром исправим промашку. Взглянув на часы, тут же напомнил, что у меня есть возможность попасть еще на вечерний поезд, идущий в Новый Оскол.