1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

«Мы оба [Галифакс и Чемберлен] прекрасно понимаем опасность того, что германский народ может быть обманут и поверит в то, что мы планируем напасть на них, как только завершим необходимые приготовления, поэтому оба стараемся сделать ясной для них нашу истинную позицию. Очевидно, что нацисты боятся нашего успеха, потому что как в их собственной, так и в итальянской прессе появляются сообщения, которые представляют наше «движение» им навстречу как следствие наших неудач с русскими. Да и наша собственная оппозиция делает все, что в ее силах, чтобы упрочить это впечатление, очевидно решив заблокировать любые попытки предотвратить войну. Поэтому единственное, что нам остается — продолжать свое и не обращать на них внимания, надеясь, что в конце концов наши усилия смогут преодолеть отрицательное отношение к нам официальных кругов Италии и Германии. Я все еще верю, что лучше всего способен сработать наш план поддерживать контакты с Римом, где, я уверен, на перспективу войны взирают с ужасом...».58

Весьма любопытно, что на этой точке развития событий Чемберлен и Галифакс были, похоже, гораздо больше заинтересованы в переговорах с Германией, чем Молотов, но при условии, что Гитлер будет вести себя «разумно». Беда была в том, что сами немцы хотели разговаривать с Молотовым, а не с Чемберленом. 13 июня Вайцзеккер встретился в Берлине с британским послом, сэром Невиллом Гендерсоном, чтобы поставить его в известность, что заключение англо-советского договора весьма затруднит англо-германское взаимопонимание.59 Это был умный шаг, учитывая то, что немцы при этом вовсю обхаживали Молотова. Наджиар сообщал, что заявление Галифакса в палате лордов, а также выступления Чемберлена и сэра Джона Саймона в палате общин лишь усилили советскую подозрительность. До французов также дошли слухи, что нацистское правительство выражает явное желание «договориться» с Москвой.60

Тем временем весь июнь и июль советские переговоры с французами и британцами шли ни шатко и ни валко, в торгах об условиях и бесконечных поисках политически приемлемых формулировок. Британская позиция, с которой соглашались и французы, состояла в том, что никакого соглашения заключать не следует, пока советское руководство не уступит в вопросе о балтийских странах. Сидс говорил Наджиару, что настрой у него пессимистический и на успех он не надеется. Переговоры не сдвинутся с места, пока англичане и французы не примут советских условий. Наджиар продолжал сетовать на утечки информации в парижскую прессу, которые могли происходить только из внутренних источников.61

15 июня Сидс, Стрэнг и Наджиар представили Молотову англо-французскую позицию, которая базировалась на инструкциях, привезенных Стрэнгом, а эти инструкции состояли в том, чтобы не выходить за рамки предложений, сделанных в конце мая. Французы, скрепя сердце, согласились с английской позицией. Ответ Молотова, который он дал на следующий день, был просто повторением того, что он уже неоднократно говорил. Советское правительство твердо настаивало на гарантиях балтийским государствам. Если англо-французы не хотели соглашаться с этим, тогда Молотов предлагал прямой договор о взаимной помощи, вступавший в силу только в случае прямого неспровоцированного нападения на подписантов. «Нам кажется, что англичане и французы хотят заключить с нами договор, выгодный им и невыгодный нам, т. е. они не хотят серьезного договора, отвечающего принципу взаимности и равенства обязательств».62 В середине июня состоялось еще несколько встреч; Сидс, при поддержке Стрэнга и Наджиара, пытался сдвинуть Молотова с мертвой точки, но безуспешно. «Похоже, что мне не удается добиться успеха нигде, — жаловался Чемберлен Хильде. — Эти русские не делают ничего, только публикуют в прессе коммюнике о том, что наши предложения их не удовлетворяют. С ними абсолютно невозможно иметь дело...». В Москве всегда относились плохо к тому, кто выступает со слабыми предложениями, предупреждал Наджиар: «Я не устаю повторять это Стрэнгу и его послу». Все британские усилия хоть как-то смягчить советские требования не приводили ни к чему, лишь усиливали подозрения русских. Красная армия могла выставить на фронт по крайней мере сотню дивизий, замечал Молотов. И пояснял — в том смысле, что сотня дивизий наверняка стоит гарантий балтийским странам. Стрэнг писал, что англо-французские позиции на переговорах откровенно слабы. 22 июня Сидс, как и Наджиар несколькими днями раньше, согласился с тем, что британскому и французскому правительствам следует либо принять советскую позицию по странам Прибалтики, либо договариваться о простом трехстороннем союзе против прямого нападения.63 Бонне, ознакомившись с посланием Наджиара, поспешил со всем согласиться. Советское подозрение теперь легко было возбудить даже незначительными мелочами — замечаниями Лиги Наций, например. Давайте смахнем со стола весь мусор и уладим это дело как можно быстрее, писал Бонне Корбену 17 июня: повидайтесь с Галифаксом и убедите Форин офис, что необходимо спешить. Задержки могут вызвать такие последствия, о которых излишне даже распространяться.64 Конечно, Бонне был прав, но даже в это время он продолжал двурушничать. В тот же самый день Корбен сообщил Кадогану, что французское правительство будет до конца поддерживать британские предложения. А несколькими днями позже, сам Бонне, встречаясь с Фиппсом, насмехался над Манделем и Рейно за то, что они находились «под советским влиянием»65 Поведение Бонне лишь подтверждало известный закон физики: на каждое действие существует свое противодействие.

23 июня Галифакс вызвал к себе Майского, чтобы высказать ему неудовлетворенность бесплодными переговорами и «абсолютной негибкостью» Молотова. По словам Майского, Галифакс обвинил советское правительство в использовании «германских методов» — едва назвав цену тут же требовать стопроцентной оплаты. Это затрудняло заключение соглашения.

«Хотите вы договора или не хотите?» — спрашивал Галифакс. «Я с изумлением посмотрел на Галифакса, — писал Майский, — и ответил, что не считаю возможным даже обсуждать такой вопрос». Согласно отчету Галифакса об этой встрече, Майский заявил, что со стороны советского правительства с самого начала было ошибкой настаивать на своем «абсолютном минимуме». Ему следовало требовать вначале как можно больше, с тем чтобы иметь возможность пойти на последующие уступки. Майский не видел проблем с гарантиями балтийским государствам и приводил в качестве аналогии американскую доктрину Монро. Почему бы «трем великим европейским державам» не сделать чего-либо подобного в отношении балтийских стран? И посол опять намекнул, что Галифакс сам мог бы направиться в Москву и развязать там узкие места, но министр предпочел не обратить внимания на это предложение. Майский отмечал, что Галифакс во время встречи был «раздражен и недоволен». Галифакс же пришел к выводу, что их «беседа проходила во вполне дружественном духе», хотя не обошлось без «изрядного количества взаимных ударов».66 В таких отчетах довольно часто содержатся несовпадения и по существу и в деталях, неоднозначная оценка самой атмосферы встреч; а ведь именно эти записи служили основанием для принятия важных политических решений. Так что историкам следует пользоваться ими с большой осторожностью, в особенности, когда в распоряжении имеется отчет только одной из сторон.

Британское правительство в конце концов было просто вынуждено принимать твердые решения. Ведь вопрос Галифакса — «Хотите вы в конце концов договора или нет?» — можно было также адресовать и британскому правительству, в особенности его премьер-министру. 26 июня этот вопрос был поставлен главным на заседании комитета по внешней политике. Галифакс, став на этот раз реалистом, выступил даже против Чемберлена, который все еще колебался, не желая уступать советской позиции. «Русские полны самых мрачных подозрений, — сказал Галифакс, — и боятся, что наша истинная цель — заманить их этими договоренностями в ловушку, а потом покинуть в трудный момент. Они страдают от острого комплекса неполноценности, и считают, что еще со времен Большой Войны западные державы относятся к России надменно и презрительно». Это была довольно точная оценка, правда, звучали в ней и нотки поучений Майского. Для доказательства этого читателю нужно лишь припомнить реакцию Кадогана и Сарджента на предполагаемый визит Литвинова в Лондон и на его апрельские предложения о трехстороннем альянсе. Чемберлен все равно не был убежден и продолжал обвинять Молотова в «базарном торгашестве», но ведь это скорее сами британцы предлагали негодный товар, а Литвинов просто твердо отказывался от него. К концу заседания взгляды Чемберлена поддерживало меньшинство присутствующих и ему пришлось согласиться с требованием Молотова о гарантиях балтийским странам. Однако ему удалось настоять, чтобы в список включили Голландию и Швейцарию. Вот это уж было на самом деле «торгашество». Один из министров отметил, что «важность заключения договора с Россией была гораздо больше, чем риск вызвать раздражение этих малых государств».67 В этом конечно была своя логика — логика силы, логика великих держав, и у нее были сторонники во всех трех правительствах — Майский, Суриц, Ванситтарт, Коллье, Мандель, Леже, Наджиар, да и другие.