1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

Потом было еще несколько встреч Астахова с германскими официальными лицами, включая встречу со Шнурре 17 мая. Не приводя всех деталей, достаточно сказать, что отчеты Астахова об этих встречах показывают, насколько осторожно и уклончиво он вел себя. Хотя германская пресса трубила об изменениях в германо-советских отношениях, на деле никаких существенных изменений не происходило. Шнурре в своем отчете о встрече 17 мая, вкладывает слова о желании улучшить отношения в уста Астахова, в то время как Астахов пишет, что об этом говорил сам Шнурре. Астахов вел привычную и испытанную линию, утвердившуюся еще в период Гражданской войны (1918—1921 гг.): советское правительство было готово улучшать отношения с любым государством, при условии, что свою половину пути к этому каждый проходит сам.51

Шнурре рассказал Астахову, что собирается в Москву обсудить с Микояном вопросы торговых отношений. Несколькими днями позже, 20 мая, Молотов встретился с германским послом Шуленбургом и высказал ему свое неудовольствие: он впервые слышал о предстоящем визите Шнурре. У него вообще складывалось впечатление, что Германия, вместо того чтобы вести серьезные экономические переговоры, предпочитает играть с Советским Союзом в какие-то игры. Для таких игр, сказал Молотов, Германии следовало бы поискать других партнеров. Советский Союз в них не заинтересован. Шуленбург пытался протестовать, но Молотов заявил, что для успеха экономических переговоров должны быть соответствующие политические основания. Шуленбург «снова и снова» клялся в серьезности намерений Германии и отмечал, что «политическая атмосфера между Германией и СССР» значительно улучшилась. Когда Шуленбург спросил Молотова, что тот подразумевает под «политической базой», последний ответил, что над этим следовало бы «подумать и нам и германскому правительству». Должен ли я понимать, спросил Шуленбург, что время для визита Шнурре еще не настало? Молотов повторил, что экономическим переговорам должно предшествовать создание «политической базы». По словам Молотова, Шуленбург не ожидал такой отповеди. Когда он все же продолжил настаивать на прояснении значения политического базиса, Молотов предпочел уйти от конкретного ответа.52

Шуленбург представляет нам несколько иную историю. Следуя инструкциям Риббентропа, он держался на встрече с Молотовым с «предельной осторожностью». «В результате, я высказывал только самое необходимое, тем более, что отношение г-на Молотова вообще казалось мне весьма подозрительным». Он не собирался удовлетворяться возобновлением экономических переговоров, «он очевидно хотел добиться от нас более объемлющих предложений политического характера». Шуленбург высказывает опасения, что Молотов мог просто использовать германские предложения для давления на французов и англичан, чтобы те наконец заключили соглашение с советским руководством. «С другой стороны, если мы хотим добиться здесь какого-то результата, нам рано или поздно неизбежно придется сделать какие-то шаги к этому».53 Еще в отчете Шуленбурга неоднократно указывается, что он вел себя с предельной осторожностью, в то время как советский отчет говорит о буквальном давлении посла на Молотова. Хотя в одном отчеты сходятся: Молотов ответил на германскую увертюру весьма сдержанно.

Немцы возобновили свои ухаживания 30 мая, когда Вайцзеккер вызвал Астахова на беседу, которая продолжалась около часа. Судя по заявлениям Молотова Шуленбургу, сказал Вайцзеккер, советское правительство ставит экономические переговоры в зависимость от улучшения политических отношений. Это было ново для германского правительства и противоречило тому, что оно привыкло слышать от Мерекалова. Астахов отвечал уклончиво, но из его отчета ясно, что Вайцзеккер тоже пытался узнать гораздо больше. И может быть в шутку, а может и всерьез, государственный секретарь, со своей, конечно, точки зрения, привел вполне реалистический аргумент в пользу улучшения германо-советских отношений: нам не нравятся политические системы друг друга, но в нашей германской «лавке» есть много чего другого что мы могли бы предложить Советскому Союзу. Подразумевалось конечно, что это «много чего» — вовсе не только товары.54

Астахов, похоже, сам захотел принять участие в действиях, потому что попросил Молотова предоставить ему больше информации о беседах в Москве. Если в этих разговорах тоже поднимались политические вопросы, «то мне казалось бы полезным одновременно доводить их до сведения германского правительства в Берлине». Шуленбург не числился среди особо доверенных лиц Риббентропа, и тот мог превратно истолковать сообщения посла. Больше того, если Советский Союз хотел договариваться с немцами, минуя официальные процедуры, это опять же лучше было делать в Берлине, чтобы в случае чего иметь возможность от всего отказаться.55

С германской стороны встреча Астахова и Вайцзеккера была поводом вызвать реакцию Советского Союза. Но ничего не последовало, поэтому Шуленбург, который встретился с Астаховым в Берлине 17 июня, вновь вернулся к вопросу.

— Германское правительство сделало первый шаг, — сказал Шуленбург, — и теперь ожидало ответа от советской стороны.

— «По моим сведениям, — отвечал Астахов, — ответ нарком собирался дать в Москве». «Кроме того, частично он содержался в речи наркома [31 мая 1939 г.]».

— Если бы я знал, что Молотов намерен ответить, — сказал Шуленбург, — я бы немедленно вернулся в Москву. И попросил прояснить ситуацию, но Астахов просто не мог этого сделать.

— Я знаю только, что «ответ должен быть дан в Москве».

— Время для улучшения отношений пришло, — настаивал Шуленбург, — «и дипломаты обеих стран должны содействовать успеху начавшегося процесса». И взяв на вооружение вайцзеккеровский образ Германии как «лавки, в которой много товаров», которые могли заинтересовать Советский Союз, уточнил, что среди этих товаров были и «политические» выгоды.56

Именно в тот момент, когда Молотов не очень-то спешил с ответом на очевидные германские заигрывания, интерес к улучшению отношений с Берлином стали проявлять британцы. Майский неоднократно отмечал, что Чемберлен — и Галифакс, мог бы добавить он — не хотели сжигать мостов к Гитлеру. В своих публичных выступлениях оба тщательно следили за тем, чтобы оставить возможность для новых предложений из Берлина. 18 мая Галифакс вызвал к себе германского посла, Герберта фон Дирксена, чтобы выразить ему свою горечь по поводу исчезновения Чехословакии и предупредить, что нападение на какое-либо государство, имеющее британские гарантии будет означать войну. Дирксен возразил, что Гитлер не собирается покушаться на британские гарантии. Тогда Галифакс спросил, нельзя ли убедить Гитлера сделать публичное заявление, осуждающее применение силы и склонить его к мирным переговорам. Гитлер не собирался делать требуемого заявления, поэтому 8 июня Галифакс сделал на заседании палаты лордов свое собственное, в котором повторил то, что говорил Дирксену о возможности начала переговоров, если Гитлер не будет прибегать к силе или к угрозам применения силы.57 Это было через неделю после того, как Вайцзеккер встретился в Берлине с Астаховым. Чемберлен тоже был явно заинтересован в том, чтобы оставить дверь открытой. Он писал Иде:

«Мы оба [Галифакс и Чемберлен] прекрасно понимаем опасность того, что германский народ может быть обманут и поверит в то, что мы планируем напасть на них, как только завершим необходимые приготовления, поэтому оба стараемся сделать ясной для них нашу истинную позицию. Очевидно, что нацисты боятся нашего успеха, потому что как в их собственной, так и в итальянской прессе появляются сообщения, которые представляют наше «движение» им навстречу как следствие наших неудач с русскими. Да и наша собственная оппозиция делает все, что в ее силах, чтобы упрочить это впечатление, очевидно решив заблокировать любые попытки предотвратить войну. Поэтому единственное, что нам остается — продолжать свое и не обращать на них внимания, надеясь, что в конце концов наши усилия смогут преодолеть отрицательное отношение к нам официальных кругов Италии и Германии. Я все еще верю, что лучше всего способен сработать наш план поддерживать контакты с Римом, где, я уверен, на перспективу войны взирают с ужасом...».58

Весьма любопытно, что на этой точке развития событий Чемберлен и Галифакс были, похоже, гораздо больше заинтересованы в переговорах с Германией, чем Молотов, но при условии, что Гитлер будет вести себя «разумно». Беда была в том, что сами немцы хотели разговаривать с Молотовым, а не с Чемберленом. 13 июня Вайцзеккер встретился в Берлине с британским послом, сэром Невиллом Гендерсоном, чтобы поставить его в известность, что заключение англо-советского договора весьма затруднит англо-германское взаимопонимание.59 Это был умный шаг, учитывая то, что немцы при этом вовсю обхаживали Молотова. Наджиар сообщал, что заявление Галифакса в палате лордов, а также выступления Чемберлена и сэра Джона Саймона в палате общин лишь усилили советскую подозрительность. До французов также дошли слухи, что нацистское правительство выражает явное желание «договориться» с Москвой.60