Хроники Фирнберга - Таурон Де

— Орден все еще пытается образумить Феобальда? Все говорят, потому, что орден боится начинать открытую вражду с герцогом когда приближается война.

— Мы пытались с ним договориться. Но, к сожалению, он из тех безнадежных правителей, которые боятся что любые их уступки будут приняты за признаки слабости. С такими вести переговоры бесполезно. Это такая сместь упрямства и страха, которая заводит обе стороны в тупик.

— Все больше людей недовольны Феобальдом и его новыми порядками, но ничего не происходит…

— В любом властном противостоянии большинство всегда на стороне победившего. Большинство всегда выжидает, и в такой ситуации все может зависеть от нескольких смельчаков, которые начали борьбу всерьез.

— Что собирается предпринять не подчинившаяся часть ордена?

Магистр привстал и подтянул к себе свернутую карту.

— Стало известно, что герцог Феобальд набрал за границей на юге немалый отряд наемников. Они подчиняются только лично герцогу и не связаны никакими моральными обязательствами со страной. Способны выполнить любой карательный приказ, невзирая на последствия.

Сейчас отряд находится на побережье недалеко от границы в районе Тарда. Чтобы добраться до столицы им придется или идти в обход вдоль низовья реки. Или нижними перевалами через самую южную оконечность фирнбергского хребта, впрочем горы там невысокие, а дорога приемлемая даже в конце осени.

Если эти наемники пополнят гарнизон столицы, в котором уже сейчас много людей, служащих лично Феобальду, то наш недокороль будет значительно лучше контролировать город. И тогда он может решится на какие-то необдуманные действия против ордена и всех несогласных.

— Значит надо помешать этому отряду добраться до города.

— Мы не сможем послать много людей и грифонов втайне от всех, в том числе и от большей части совета ордена. И вам придется действовать на свой страх и риск. Грифонов отправить на это задание можем только нескольких.

— Я постараюсь, чтобы этот отряд наемников не дошел до Фирнберга.

— Ты согласен взять на себя командование?

Иеракс решительно склонил голову.

— Силы очень неравны, — предупредил магистр. — А снег еще недостаточно глубокий, чтобы дать грифонам дополнительные преимущества.

— Вы боитесь за меня, — произнес крылатый.

— Да. Меня мучают сомнения. С одной стороны я знаю, что в таком деле ты самый подходящий кому я мог бы доверится. Знаю, что если с этим заданием можно справится то ты подходишь лучше других. Ты не раз доказывал, что умен и опытен. Но именно ты мне больше других дорог.

— Я тоже себе дорог, — улыбнулся грифон. — Но я потом буду для себя дороже если останусь прежним и свободным, преодолев кошмар боя, хоть знаю, что будет очень тяжело страшно и, может быть, очень больно. На время мне даже придется представить, что я люблю воевать.

— Ты хищник, но не любишь сражаться.

— Я не могу понять тех, кому нравиться война, — признался Иеракс, — испытывать удовольствие от нее это извращение. Все равно, что по сравнению с болью, ее временное прекращение приносит удовольствие. Так и передышка в бою, избавление в какой то миг от опасности, очередная незначительная победа, приносят такое же удовольствие. Я не люблю воевать, хотя мне приходилось это делать. Кое-кто начинает получать своеобразную радость, постоянно рискуя. Но я не считаю это нормальным. Это болезнь.

Я презираю тех, кто называет себя воинами и несет всякую чушь об упоении боем. Война наполняет смыслом жестокую пустоту в душе воина.

Радость от войны, может быть, могут получать, те, кто командует, не рискуя сам, кому достается вся добыча. А не те кто лезут навстречу гибели, не получая ничего, что могло бы стоить такого риска. А такого риска может стоить только очень немногое.

Грифон замолчал, собираясь со словами.

— Свобода стоит очень дорого. Порой ее цена непомерна, но если у вас нет свободы, то у вас могут легко забрать и все остальное. Свобода это ключ ко всему что у нас есть. Я просто представляю все хорошее что нравилось в жизни, и все что может еще быть и понимаю, что без свободы у меня не будет ничего.

Иеракс положил голову на лапы, прикрыв ненадолго глаза.

— Наверняка мелочный циник, читая какую-нибудь историю про другие времена, насмехается над возвышенными словами. Если он ничего еще не видел в своей пустой жизни, то ему не понять. Особые времена и сильные чувства требуют особых значительных слов, и эти слова могут со стороны показаться высокопарными. Но именно в такие времена чувствуешь настоящую жизнь. Это не понять тем, кто и не жил никогда по-настоящему.

Магистр тихо кивнул.

— Когда мне отправляться? — поднял голову грифон.

— Люди из ордена уже вышли в поход и находятся по ту сторону южной оконечности хребта, а ты с несколькими грифонами их легко нагонишь. И… береги себя. Я считаю, что лучшие должны оставаться живыми, а не гибнуть.

Иеракс покинул Фирнберг тайно, под покровом темных снеговых туч. Только некоторые грифоны могли видеть как он перелетел стены, но они не проговорятся.

Сзади, сквозь несомый ветром снег, видны тлеющие огоньки окошек в боках башен, большие окна громады замка освещены неравномерно.

Снегопад то ослабевал, то вновь начинался. Но наглотаться снега в полете, как шутят грифоны, Иеракс не боялся.

Для грифона света было еще достаточно, он летел на войну, посматривая сверху на скалистые склоны, меж которыми темнели верхушки хвойных деревьев.

Вторжение внешних врагов еще впереди, но внутри война уже началась. Это пугает обе стороны, но борьба от этого не будет менее ожесточенной.

Да, Иеракс чувствовал страх.

Но он иногда размышлял, что крылатые существа вроде грифонов возможно имеют некоторое преимущество, лучше контролируя страх смерти на войне.

Ведь всякий, кто от природы может летать, прирожден постоянно чувствовать возможность своей гибели и привык не боятся ее. Падение с высоты полета всегда грозит неминуемой гибелью. Но страха нет, есть осознание, что все зависит от тебя самого, что крылья и ловкость уверенно служат тебе. И, чувствуя по крыльями воздух, знаешь, что каждый миг жизни в собственной власти. Это привычно как дыхание и неотъемлемо от веры в свои силы. Особенная свобода полета.

Иеракс думал, что именно такое отношение к смертельной опасности всегда помогало ему. Хотя там уже не любования красотами, но постоянный контроль над риском должен быть столь же неотъемлемой особенностью жизни на войне. Чувство рискованного полета, привычное дыхание опасности, которому можно противопоставить точность движений и быстрой мысли.