Чужая шкура - Дидье Ковеларт

— Отвезешь меня в Алль?

— Почему в Алль?

— Ты должен меня накормить. Блинами не наешься.

Я не спорю. Сам-то, между прочим, тоже помираю с голоду. Не помню, обедал ли я? Помню лишь ее тело и мое неудовлетворенное желание, которое вновь охватывает меня, стоит ей заговорить. Когда я отпустил тормоз, она положила руку на мой член.

— Ничего, что я такая садистка?

— Протри стекло, — говорю я, протягивая тряпку, лишь бы занять ей руки.

Послушалась. Тщательно протирает зеркальце на своем щитке, пока я трогаюсь, почти ничего не видя.

— Люблю тебя, — шепнул я. Вот момент и подвернулся.

— Знаешь, почему в Алль? — вдруг спрашивает она, подводя глаза карандашом. — Этим летом я отмечала там окончание школы. В «Свиной ножке». Тридцать шесть устриц и первая в жизни пьянка, я вообще-то не пью. Хочешь, мы с тобой устроим вторую?

— Что вторую?

— Пьянку.

— Поглядим.

— Если нас остановят, у меня есть мятные пастилки. Возьмешь две, пожуешь, и можно дуть в трубочку — результат будет отрицательным.

— Все-то у тебя предусмотрено!

— Все, кроме самого важного. В другой раз притащу все, что нужно для любви.

Мы молчим. Наши пальцы, сплетенные на рычаге переключения скоростей, все скажут за нас. Проскочили улицу Бланш, пересекли площадь Оперы в направлении Биржи. На улице Лувра она советует мне ехать через туннель Алль, чтобы поставить машину на стоянке Сент-Эсташ. И тут раздается свисток. Универсал «Невада» с мигалкой. Я останавливаюсь, глушу мотор, делаю исключительно любезное лицо. У меня нет ни удостоверения личности, ни прав, ни страховки.

— Спокойно, — шепчет Карин, запихнув мне в рот конфету.

Не успеваю напомнить ей, что сегодня не пил и даже не ел. Чья-то рука открывает дверь, обычная проверка, будьте добры выйти и предъявить документы на машину. Разжевываю пастилку с независимым видом и выбираюсь наружу.

— Вам что же, ремень безопасности не нужен?

— Я бельгийка, — отвечает Карин.

Полицейские смотрят на нее сурово. Если она так пыталась разрядить обстановку, этот номер не прошел. Я достаю из кармана плаща пластиковый бумажник, где с изумлением, которое можно было изобразить куда убедительнее, не нахожу никаких документов.

— Ну да, я же доставал их, когда надо было снять копии для страховой компании… Там было полно народу, и…

— Документы на машину, — прерывает меня главный.

Перегнувшись через Карин, я послал ей взгляд, полный отчаяния, и вынул из бардачка свидетельство о регистрации.

— Вы Поль Гуйар?

— Нет-нет! Это тот, кто продал мне машину. — Я с таким праведным негодованием встал на защиту своего имени, словно его можно было найти хоть в одной базе. — Вы же видите, там все перечеркнуто.

— А вы не знали, что нужно получить новое свидетельство?

— Знал, конечно… просто был очень занят.

— От вас пахнет ментолом. — Страж подозрительно принюхался и протянул мне алкотестер: — Дыхните сюда.

— Он отказывается! — заявляет Карин.

— Я не отказываюсь! — возражаю я.

— Ваше право, — отвечает самый молодой. — Но вам придется проехать с нами в участок и сдать анализ крови.

— Вы из Второго управления? — поинтересовалась Карин. Полицейский кивнул, несколько удивленный тем, что слава его подразделения достигла Бельгии.

— Тогда ладно, — решила она. — Везите.

Они усадили нас в универсал, а младший вызвал эвакуатор за «Фольксвагеном», оставленным на разделительной линии.

— Все уладится, — тихонько утешает Карин, видя, как я расстроился. Полицейские садятся с двух сторон от нас и прижимают нас друг к другу.

Тот, что напирает на меня слева, воспользовавшись пробкой, записывает в блокнот мои данные, при каждом вопросе толкая меня в бок.

— Фамилия?

— Глен.

— Имя?

— Ришар.

— Дата и место рождения?

Вот с этим сложнее. Карин явно удивлена моим молчанием.

— Дата и место рождения? — Новый толчок в бок.

— Первое февраля пятьдесят седьмого, — говорю я, в конце концов, не вижу необходимости что-то здесь выдумывать.

— Место рождения?

— Сен-Жан, Морбиан.

— Номер департамента?

— Не помню.

— Пятьдесят шестой, — подсказывает шофер.

— Вы не знаете номера своего департамента?

— Я живу в Париже.

— Фамилия отца?

— Неизвестен.

— Матери?

— Idem.

— Ибн? Арабская, что ли?

— Латинская.

— Ее имя?

— Кончай, это он по латыни, значит, мать тоже неизвестна, — хмыкнул шофер.

— Ладно-ладно! Когда я тебя на дзюдо сделал, я над тобой не издевался! Профессия?

— Пианист.

— Писатель, — поправила Карин. — Ибн пианист.

Спины тех, кто сидит впереди, уже трясутся.

— Скоро вам будет не до смеха, — пригрозил дзюдоист. — Так пианист или писатель?

— И то, и другое.

— Место жительства?

Я назвал адрес на улице Лепик, как будто подписал себе смертный приговор, — с отчаянной храбростью и надеждой на чудо.

— Теперь вы! — переключился он на Карин. — Фамилия, имя?

— Я не знала, что ты сирота.

— Так уж вышло… Отец меня не признал, а мать не успела зарегистрировать: она умерла при родах.

— Значит, это бабушка тебя…

— Имя и фамилия, я спрашиваю!

Сохраняя полнейшее спокойствие, она отвечает:

— Спросите лучше у комиссара Жулля. Давайте, звоните ему! Скажите ему, что я Карин Денель, а там посмотрим.

Я в изумлении смотрю на нее. Полицейский на переднем сиденье отправил сообщение. По получении ответа в машине воцарилась напряженная тишина до самого приезда в участок. Высаживают нас гораздо вежливее, чем усаживали, открывают перед нами двери участка, уступают дорогу. Низенький толстячок в водолазке спешит нам навстречу, протягивает руку и жизнерадостно улыбается:

— Добрый вечер, дорогая мадемуазель, рад нашей встрече! Итак, кого вы нам привезли сегодня?

— Это Ришар Глен, — представляет меня Карин с оттенком торжественности.

— A-а, его не знаю, — не глядя на меня, он сует мне вялую ладошку.

Я отвечаю «добрый вечер, комиссар» с невозмутимостью добропорядочного гражданина.

— Пока еще «капитан», — сетует он, обращаясь к Карин. — Подумать только! Мы просим кредитов, а нам дают чины. Он кто, тоже писатель? И чем он нас порадовал?

— «Принцессой песков», — объявляет она гордо.

— Всего не перечитаешь, — извиняется капитан. — Что же с этим господином стряслось?

— Да ничего, ничего, — поспешно говорит Карин, опережая дзюдоиста, который уже приготовился зачитывать список правонарушений.

— Слава Богу, — вздыхает капитан. — Вы меня напугали. Райончик у нас тот еще… Ну, что такое, Бессоно? Вы же видите, мы беседуем.

— Прошу прощения, капитан, — наседает тот со своим списком: не пристегнутый ремень, отсутствие страховки, свидетельство на имя предыдущего владельца, просроченный техосмотр и отказ пройти тест на алкоголь.

— Ладно! — отмахивается капитан. И уже нам: — Вы посидите пока, я все улажу.

Указав на скамью, он холодно предлагает своему подчиненному пройти за ним в кабинет. Когда дверь за ними закрывается, я в упор смотрю на Карин, которая скромно сидит посередине скамейки, скрестив ноги и разглядывая свои ноготочки.

— Сейчас объяснишь или оставишь на потом?

— И объяснять нечего, — отмахнулась она, пожалуй чересчур беззаботно. — Он классный дядька, вот и все. Мы немного знакомы…

— И кого же ты в прошлый раз к нему привела?

— Бернара Анри Леви.

— Леви?!

— Я как раз про него и писала дипломную работу: о различных видах авторского «я» в его творчестве. Получила девяносто баллов из ста и в благодарность послала ему свой диплом на адрес издательства «Грассе». В декабре я была в Париже, он пригласил меня пообедать. И оказался вовсе не таким, как про него говорят. Никакого гонора. Наверняка он частенько заходит в «Свиную ножку», там бы я вас и познакомила… Уверена, он мог бы дать тебе хороший совет.

Пытаюсь казаться спокойным. Бернар-Анри Леви. Торгует в розницу своим гуманитарным «эго». Помешан на своей прическе и сигнализирует цветом рубашки о своем настроении.

— Не любишь его? — Карин глядит с таким волнением и грустью, что я еще больше ненавижу его.

Я задыхаюсь от возмущения: куда там, он же у нас философ, недремлющее око, совесть нашего времени!

— Он такой славный.

Еще бы не славный. Недавно, этой зимой я его, славного, на трех колонках раздраконил. Было время, я и книги Леви читал, но после выхода «Шарля Бодлера» в восемьдесят восьмом году стал критиковать его имидж, а не текст. Вот и в последней статье вставил неплохую шпильку: мол, Бернар каждый день смотрит себя в программе «Гиньоль»[43] по «Канал Плюс», изучая влияние своей куклы на собственный стиль. Гордиться тут нечем, но слишком уж легко и приятно размазывать его по стенке; впрочем, он всегда умно и тонко отвечает мне в своей рубрике журнала «Пуан», и я рад хотя бы тому, что потрудился не зря.