Чужая шкура - Дидье Ковеларт

— А если б вам пришлось пересказать его в двух словах под дулом автомата, что бы вы сказали? — настаивал он.

Я задумался, прижав палец к уголку рта:

— Ну, допустим, это история писателя, который ничего не пишет, но придумывает про себя сюжет нудного романа, чтобы к нему не приставали…

— Позвольте! — перебил он. — Похоже на «Топи» Андре Жида. Теперь эту книгу никто не читает, но далеко не все критики такие уж дураки, а борьба с плагиатом нынче в большой моде.

— Так обо мне хотя бы заговорят, — обронил я с довольно-таки естественной горечью.

— Отчего не найти вашему перу более серьезное применение? Что толку копаться в себе, когда можно бросить вызов всему свету?

Надо же: в чаду монмартрской блинной затюканный нашими интригами параноик, не признав лютого врага, дает ему советы, как лучше играть свою роль. Все-таки жизнь удивительная штука, и я прячу ухмылку за удрученной гримасой — гримасой обманутых надежд и сомнений.

— Так и быть, — уступил он, одернув рукава. — Печатайте, потом поразмыслите. Можете послать рукопись в «Грассе» и сослаться на меня.

Он резко встал, бросил красноречивый взгляд на часы, убедился, что опаздывает, пожал мне руку, ободряюще сдвинув брови, и удалился, взметнув полами кашемирового пальто. Провинциалы, которые только вчера смотрели «Гиньоль», подмигивают ему и поднимают большие пальцы, смеясь над тем, что вчера изрекал его кукольный двойник.

— Дверь закрой! — ревет, не оборачиваясь, какой-то пьянчуга, для которого визит Бернара-Анри Леви в «Блины Монмартра» обернулся всего лишь сквозняком.

Я так и сижу на стуле, а тем временем снова заиграло пианино. Он отнесся ко мне с симпатией, и сейчас мне это не очень приятно. Его даже возмутила моя робость, ведь она вполне может погубить сокрытый во мне талант. А я-то, даже не читая, разнес в пух и прах ту книгу, где он толкует о цензуре чужих глаз, о поисках новой маски, новой судьбы, которая не зависит от того, как представляют нас другие. И вовсе не факт, что мне удалось его провести. Прочтя утром страницу из его книги, я понял, что он, даже если б сразу раскусил меня, вполне мог и подыграть. И вряд ли он меня выдаст. Держать недруга на крючке ему гораздо интереснее.

— Глен!

Хозяин, щелкнув пальцами, кивает на пианино. Я вскакиваю и послушно, как подобает голодному артисту на довольствии, занимаю свой пост.

~~~

Она ждет меня на улице под желтым зонтиком; у ног — огромный пакет еды из ресторана. Туфли на шпильках, строгий серый костюм, волосы зачесаны назад, сильно накрашена, вид встревоженный. Она ловит мой взгляд, пока я иду к ней. В желтом круге от фонаря на двери моего дома я вижу незнакомую мне фигуру: длиннющие ноги, осиная талия: молоденькая девочка из страха, что ее отругают, нарядилась взрослой дамой. Чтобы хорошенько рассмотреть эту новую Карин, я сохраняю непроницаемое выражение лица, подойдя к ней вплотную.

Она немножко приподнимает зонт, чтобы я тоже мог укрыться под ним. Левое плечо у нее намокло, как будто мы стоим так уже давно.

— Вариант один: ты злой, как черт. Вариант два: ты никого не встретил. Вариант три…

Она умолкает: других предположений у нее нет. Я молчу, лишь дождь стучит по зонтику.

— Вариант три, — отвечаю я наконец.

Она просияла. Обвила меня руками за шею, задев деревянной ручкой зонта мой висок.

— Он был любезен? — спросила она с надеждой.

— Очень. Это катастрофа, Карин.

— Что такое?

Я выпрямляю покачнувшийся зонтик. Запускаю руку в тщательно зачесанные волосы, которые курчавятся под дождем.

— Не хотел тебе ничего говорить, пока не буду уверен… Я веду переговоры с «Галлимаром». Они просят кое-что переделать, но вроде заинтересовались…

— Классно!

— Может, и классно, только стоит им пронюхать, что меня протежирует Леви…

Улыбка исчезает с ее лица. Припомнив все плевки в адрес «Галлимара» из пресловутой «Комедии», она уткнулась мне в шею носом.

— Ты сказал ему?

— По-твоему, я совсем идиот?! И ты не вздумай! Если вдруг спросит обо мне, скажи, что он дал мне толчок, передо мной открылись новые горизонты, и я решил переписать роман. Договорились?

Она кивает. Я достаю ключи, она подбирает пакет с провизией. Замечаю бутылку шампанского. На лестнице я пропустил ее вперед, ни разу не дотронувшись, и ласкал глазами подколенные ямочки, плавный изгиб бедер, округлость попки, обтянутой серой материей. У порога я прислонил ее зонт к стене.

— Ты голоден? — спрашивает Карин в унисон скрипящей двери. — Я купила тараму, салат из лосося и налима в кальвадосе… И еще ямс, — добавляет она две минуты спустя, когда я наконец отрываюсь от ее губ. — Хочешь, подогреем?

Жакет от костюма падает на ковер, я расстегиваю белую блузку, обнажаю плечи.

— Откроем бутылку?

Мои пальцы сражаются с застежкой лифчика.

— Ее вынули из холодильника час назад… Не так. Там не застежка, а крючок.

Поддел ногтями бретельки, раздвинул белые чашечки, их тут же сменили мои губы.

— Хочешь, еще охладим…

Мои большие пальцы скользнули за пояс юбки, исследуя территорию.

— А тут пряжка.

— Уже понял.

— И под ней молния.

Встав на колени между ее ногами, тянусь губами к заветному треугольнику. Она обхватывает мою голову, заставляет подняться, целует и отстраняется, изучая мое лицо в свете уличного фонаря. Я позволил ей меня раздеть, повторяя и подчас опережая ее движения. А ведь она куда аккуратней: все, что сняла, бережно сложила.

— Можно я?.. — шепчет она.

Я отвечаю улыбкой. Она опрокидывает меня на кровать, встает на колени. Ее грудь скользит по моему телу, а рука роется в сумке. Ее язык, ее дыхание заслоняют от меня шелест разрываемой упаковки. Я вижу под взрослым макияжем маленькую девочку — сосредоточенную, старательную, она сдерживает свое возбуждение, пока не закончен ритуал. Наряжает елку, будто на Рождество. Та Карин, что была до меня, и та, какой она станет после, одинаково желанны. Я больше не боюсь ее потерять. Я не боюсь ее, не боюсь нас. Меня переполняет безмерная нежность. Я все больше умиляюсь и все сильнее хочу ее.

— Я тоже, — отвечает она моим глазам.

Когда она приподнимается, волосы падают на плечи, она садится на меня.

— Вместе? — Ее шепот почти не слышен.

Она принимает меня в себя. Я крепко сжимаю ее в объятиях, чтобы сдержать крик наслаждения, боли, которые так и рвутся из наших тел. Мои руки вспоминают, узнают и без устали дарят новые ласки, стремясь немного замедлить ее движения, растянуть время.

— Когда скажешь, — дохнула она мне в лицо.

— Не спеши, Карин…

Холод слезинки на моей груди. Кусая губы и с трудом удерживая те слова, что я не могу сказать ей, я поворачиваю голову влево и бросаю взгляд в окно — и тут происходит невероятное. Во всех комнатах квартиры напротив горит свет, и я вижу себя. Вот я задвигаю шторы в три приема, чтобы крючки не цеплялись друг за друга на плохо закрепленном карнизе. Карин со стоном произносит мое имя. Я перемещаюсь за ее спиной от окна к окну, от галогеновой лампы до китайского светильника, зажигаю бра, потом гашу люстру. Я всегда так делаю. В том же порядке. Мои привычки, мои обычный маршрут.

— Ришар?

Почувствовав, что со мной что-то не так, она старается исправить положение, всячески распаляет меня, и я поневоле откликаюсь. Может, там всего лишь грабитель или красотка Тулуз-Лотрек забежала покормить кота, но почему этот человек ведет себя так уверенно? Он точно повторяет мои движения за шторами, так же пробуждает все очарование моей квартиры и обходит темные углы. Сейчас он откроет дверцы бара, спрятанного в книжном шкафу. Так и есть. Теперь — наискосок мимо лестницы, ведущей в мезонин, и в ванной загорается свет.

Я порывисто опрокинул Карин на постель, повернувшись к окну спиной. Ее прерывистые стоны вдруг возвращают мне странное спокойствие, как в тот день, когда Фредерику в квартире напротив послышался из автоответчика замогильный голос Ришара.

— Давай, любовь моя… Вместе… Ну же, я не могу больше ждать…

Мне бы так хотелось, чтобы слияние плоти окончательно разделило меня надвое, так хотелось бы верить, что мое приключение завершилось самым естественным, хоть и мистическим образом. Боже мой, да я просто забыл, какое сегодня число. Вот она уже кончает подо мной — и без меня. Смотрю на нее, жду, когда она вернется. Задышала ровнее. Провела ладонью по моей щеке, по мокрым от пота волосам.

— Что с тобой?

Я ушел от ответа, покачав головой. Теперь ясно, почему утром по телефону, Лили удивился, когда я попросил его не беспокоиться из-за тысячи франков и согласился получить деньги с курьером. Каждый год он отмечает у нас свой день рождения. Если он приходит первым, консьерж дает ему ключ. Он приносит торт, шампанское и скрабл. Нынче у него «сухой» день, и Доминик больше нет. Он взял бутылку «Перье» в минибаре и пошел в ванную за серебряной чашей вместо ведерка со льдом для полуторалитровой бутылки «Дом Периньон», которую купил назло всему свету.