Искусство, рождённое Безмолвием - Елизавета Евгеньевна Малинина

(символа долголетия) и усыпанной цветами вишни – дерева, которое вызывает в душе каждого японца особые чувства. Этот поразительный контраст хрупкой нежности бело-розового цветка, обреченного завтра умереть, и грубой кожи древнего морщинистого ствола, в течение многих сотен лет наблюдающего свое ежевесеннее обновление, глубоко символичен. В глазах не знающего смерти старца – бездонная мудрость, проницательность и печаль, за которыми стоит овладение всеми тайнами земной жизни.

Сэссю. Бог Долголетия Дзюродзин. 1502 г. Национальный музей. Токио

Сэссю. Цветы и Птицы. 1483. Национальный музей. Киото

Руке гениального мастера принадлежат и несколько ширм (бёбу), назначение которых сугубо декоративное – служить красивой вещью для украшения интерьера в домах богатой знати. Самая знаменитая из ширм на тему «цветов и птиц» (катёбёбу) вот уже на протяжении десяти поколений (начиная с периода Гэнва, 1615–1623) находится во владении семьи Маэда. Наиболее «даосским» по содержанию называет ее японский исследователь 20, ибо наряду с традиционным обращением к четырем временам года художник отдает дань символике «трех благородных» растений, испокон веку воспеваемых в китайском искусстве: сосне, бамбуку и сливе. С даосским раем и высокой добродетелью ассоциируется и журавль – птица бессмертия, чью исполненную грации фигуру Сэссю поместил на первом плане. Внешний облик этой птицы, высоко стоящей на своих тонких ногах – воплощение элегантности и свободы. Похожий сюжет воплощен и в ширме из коллекции Охаси, наиболее часто репродуцируемой. До 1923 года она находилась во владении семьи Масуда, правителей провинции Ивами, где Сэссю провел последние годы своей жизни. И хотя ширма не датирована и не подписана, ее создание принято относить к 1483 году, ибо в 80-е годы художник странствовал по острову Кюсю и вполне мог проживать некоторое время у князей Масуда. Способ передачи глубины пространства, когда предметы изображаются, частично перекрывая друг друга, был хорошо известен китайским живописцам, в Японии же он впервые нашел применение в работах Сэссю. И сделано это было мастерски и виртуозно. Внимательный взгляд созерцателя переводится от камня на переднем плане к стволу мощного дерева, затем – на фигуру журавля, стоящего за ним, погружается дальше в глубину, где за очертаниями скалы, дерева, журавля виднеется на заднем плане водопад. Плоская картина под кистью художника оживает, наполняется воздухом, объемом, глубиной. О том, насколько высоко это творение Сэссю оценивалось уже его современниками, свидетельствует тот факт, что Тоэки, ученик и последователь мастера, сделал копию ширмы, показав тем самым свое отношение к ней как к подлинному шедевру.

Нет точных свидетельств тому, где окончил свою жизнь Сэссю. Научные сотрудники мемориального Дома-музея Сэссю в Масуда убеждены, что именно их город стал последним пристанищем художника на земле. Они подведут к его могиле, упомянут название храма Токодзи, где в 1506 году в возрасте восьмидесяти шести лет он скончался. Нам уже приходилось в главе о садах рассказывать о Масуда, называемом в литературе рекламного характера не иначе как «город Сэссю». Это место настолько одухотворено живой памятью о нем, что невольно рождается ощущение некоего «провала во времени».

Скульптурное изображение Сэссю. XX в. Ямагути

Кажется, что даже не слишком удивишься, если на одной из тихих улиц города или у набережной реки вдруг появится фигура старого дзэнского монаха, облик которого хорошо знаком по его автопортрету. Автопортрет этот, дошедший до нас в копии художника Кано Танъю, был подарен любимому и самому преданному из учеников Сэссю – живописцу с поэтическим именем Сюгэцу (Осенняя Луна), верному спутнику художника во всех его странствиях по земле и по морю в течение двадцати семи лет. Уроженец южного Кюсю, Сюгэцу был вынужден в конце концов вернуться к себе на родину. Подаренный ему на прощание «Автопортрет Сэссю» – наибольшая честь, которой может удостоить мастер ученика, признав тем самым последнего своим духовным сыном. Надпись, сделанная на картине, гласит: «Автопортрет, подаренный Сюгэцу, создан зимой 71-летним Сэссю, побывавшим в Китае».

Особая жизненная миссия выпала на долю этого человека – миссия духовного посредничества. Осознавал ли Сэссю ее? В любом случае, мощь его художественного дарования в сочетании с духовным опытом, приобретенным в дзэнских монастырях Китая и Японии, способствовала взятой им на себя задаче служить неким «духовным мостом», посредником между древней культурой Китая и островным государством, его родиной, где после возвращения он передавал накопленный художественный опыт своим соотечественникам. Но этого мало. Надо знать силу традиции на Востоке, власть художественного канона, непререкаемость авторитета учителя, чтобы оценить и ту роль, какую сыграл художник в истории собственно японского искусства, где он положил начало «новому японскому стилю живописи тушью» 21.

* * *

На Всемирном Совете Мира, проходившем в Вене в 1956 году, были названы десять человек, которые, по мнению экспертов, оставили наиболее заметный след в мировой культуре за всю историю человечества. В числе этих десяти наряду с Леонардо да Винчи, Моцартом, Достоевским был назван и Сэссю Тоё, дзэнский монах и художник, живший в Японии в XV столетии.

Рёкан. Автопортрет. XIX в. Частная коллекция

«Сердце старого монаха»

(поэтический мир Рекана)

Сердце старого монаха?

Нежный ветер

Меж бескрайних просторов небес.

Стихи эти сложил Рёкан – дзэнский монах, поэт и отшельник, один из самых светлых и удивительных людей во всей истории японского дзэн. Что мы знаем о нем? Чудак-бродяга, который самозабвенно отдается играм с деревенскими детьми, живет в лесу в крошечной хижине с протекающей крышей, и в минуту, когда в эту хижину заходит вор в надежде хоть чем-нибудь поживиться, он сворачивается калачиком и делает вид, будто спит, предоставляя бедолаге полную свободу действий. Его, впрочем, невозможно ограбить, ибо богатство его не от мира сего.

Вор

Не прихватил ее с собой —

Луну в окошке.

Стены его хижины увешаны стихами, проникнутыми беспредельной нежностью ко всему живому.

Думая о печали

Людей в этом мире,

Печален сам.

Распеваем песни, читаем стихи,

Играем в полянах в мяч —

Два человека, одно сердце.

Узнаю твой голос

В пении кукушки…

Еще один день наедине с горами.

Чудаковатый дзэнский отшельник излучал так много чистоты и