Четверть века назад. Часть 1 - Болеслав Маркевич

— Все! улыбнулся онъ ей.

— И домой, значитъ, теперича можно?

— Можете, красавица моя, съ Богомъ!

Она подняла на него свои блестящіе каріе глаза и вся зарумянилась:

— Спасибо на ласкѣ вашей, миленькій баринъ, вѣкъ не забуду вашей съ его графскимъ сіятельствомъ милости… Ну, кланяйся, дурачокъ! И она воззрилась на мужа съ безмѣрно нѣжною и безконечно счастливою улыбкой:- слышалъ графскій приказъ чтобы не отпущать тебя отъ себя? И такъ ты у меня съ нонешня дня и будешь ходить на бичевочкѣ, не выдержала молодая женщина и расхохоталась на радостяхъ звонкимъ, ребяческимъ смѣхомъ…

— А ты больно-то некуражься! нѣсколько обидчиво проговорилъ на это «брунетъ,» тряхнувъ своею какъ у барана волнистою головой.

— Ну, ну, пойдемъ… богатырь! Она подхватила его подъ руку… — Счастливо оставаться, ваше высокородіе!..

— Оченно уже вы смѣшливы стали, Арина Михайловна! презрительно поджавъ свои отвислыя губы отпустила ей вслѣдъ «madame Зарѣзъ.»

Ирина сверкнувъ глазами, обернулась на нее:

— Довольно отъ васъ наплакамшись, Анна Прохоровна, будетъ! Можетъ теперича и взаправду надъ вами смѣяться начнемъ!..

— Отстань! Чего вяжешься? прохрипѣлъ, толкнувъ жену въ спину Власьевъ, — аль прежняго восхотѣла? Шлюха!..

Они изчезли.

XXXVIII

Тревожный сонъ поздно заснувшей наканунѣ Лины прерванъ былъ рано утромъ какими-то странными, раздававшимися по сосѣдству ея спальни звуками. Она открыла глаза, насторожила ухо…. Изъ-за стѣны, отдѣлявшей ея покой отъ комнаты Надежды Ѳедоровны Травкиной, дѣйствительно слышались стоны….

Княжна быстро вскочила съ постели, окуталась въ свой утренній пенюаръ, и въ туфляхъ, въ спальномъ чепцѣ, кинулась въ эту комнату, въ которую вела дверь изъ ея спальни.

Надежда Ѳедоровна, вся одѣтая, лежала у себя поперекъ постели, низко закинувъ голову къ самой стѣнѣ, и рыдала, какъ умѣютъ рыдать только однѣ женщины, раздирающимъ, неудержимымъ… и невыносимымъ рыданіемъ…

Лина страшно перепугалась, но не потеряла присутствія духа, налила воды въ стаканъ, приподняла, не безъ нѣкотораго труда, ея завалившуюся голову и, придерживая ее одною рукой, успѣла другою влить нѣсколько капель сквозь ея судорожно сжатые зубы.

Бѣдная дѣва пришла въ себя, узнала княжну и, первымъ движеніемъ, закрыла обѣими руками свое истрепанное, посинѣвшее отъ слезъ лицо…

— Вы!.. Лина!.. О, какой стыдъ! новымъ стономъ вырвалось у нея изъ груди.

— Надежда Ѳедоровна, милая, что съ вами? допрашивала ее княжна, сжимая ей руки и заботливо вглядываясь ей въ лицо…

— Нѣтъ, ради Бога!.. Не спрашивайте!.. Вы ангелъ!.. Я не достойна вашего участія… вашего присутствія здѣсь!.. порывисто, вздрагивая всѣмъ тѣломъ и покрывая поцѣлуями эти захватившія ея руки Лины, говорила дѣвица Травкина. — Я… я своими безумными слезами разбудила васъ?… Ради Бога, простите!.. Простите напослѣдокъ! домолвила она черезъ силу.

— Что это значитъ? Что вы хотите сказать?… Maman?… не договорила, въ свою очередь, встревоженная княжна, искренно любившая бѣдную компаньйонку, и которой представилось что это отчаяніе ея и слезы были послѣдствіемъ какой-либо сцены съ ея матерью наканунѣ вечеромъ, послѣ того какъ Лина ушла изъ гостиной…

— Нѣтъ! поняла, и закачала головой Надежда Ѳедоровна, — я княгинѣ… всему вашему дому вѣчно благодарна останусь!.. Я сама… не могу… Я недостойная!.. Я погибшее… опозоренное существо!

Лина съ ужасомъ глядѣла на нее, — глядѣла какъ на помѣшанную…

Надежда Ѳедоровна скользнула съ постели и неожиданно очутилась у ея ногъ:

— Вы, чистая, святая, вы не поймете!.. воскликнула она, обнимая ея колѣни и прижимаясь къ нимъ своимъ истерзаннымъ лицомъ; — я не достойна дышать съ вами однимъ воздухомъ… мнѣ мѣста нѣтъ болѣе здѣсь… я уйду… уйду!..

— Вы больны, милая, у васъ горячка начинается, я пошлю сейчасъ за докторомъ! молвила княжна, пробуя поднять ее съ пола.

— Нѣтъ, умоляю васъ, никакой докторъ мнѣ помочь не можетъ!.. Она сама вскочила на ноги, но отъ слабости чуть не упала опять… Княжна довела ее къ креслу у окна; она опустилась въ него, безсильная и безмолвная, уронила голову на грудь, и долго оставалась такъ, безъ словъ, безъ движенія…

Она мучительно переживала мучительную ночь, измѣну любимаго человѣка, торжество и глумленіе своей соперницы, все это «безуміе свое и позоръ»… Но въ то же время перезрѣлая дѣва испытывала какую-то ѣдкую сладость въ чувствѣ этой муки, она словно любовалась этимъ «позоромъ» своимъ. Воспитанная на нездоровомъ чтеніи французскихъ книжекъ той эпохи, исполненная воспоминаній всякихъ трескучихъ фразъ и обрывковъ болѣзненныхъ мыслей, которыя заносила она изъ этихъ книгъ въ завѣтныя тетрадки, она теперь съ какою-то гордостью думала о томъ что и у ней свой романъ, — она двадцать лѣту сряду мечтала о немъ, — что и на ея долю выпало «роковое, трагическое горе»… Какъ отнестись къ этому горю — вотъ въ чемъ состоялъ для нея вопросъ въ эту минуту. Очутившись послѣ обморока одна въ саду съ Ашанинымъ, она разыграла роль раненой львицы, призывая небесные громы на голову своего «коварнаго искусителя», обѣщая ему мщеніе на этомъ свѣтѣ и вѣчную кару на томъ, но убѣдившись что ни единая изъ ея угрозъ не пронимала его и что «коварный искуситель», смиренно опустивъ голову, поглядывалъ на нее такъ что вотъ вотъ сейчасъ и фыркнетъ ей въ носъ неудержимымъ смѣхомъ, она кинулась отъ него со всѣхъ ногъ въ свою комнату, и разрыдалась со злости до истерики… Придя въ себя во второй разъ въ объятіяхъ Лины, она забыла о раненой львицѣ и почувствовала себя Магдалиной, самобичующеюся у ногъ «чистаго, святаго существа»… Теперь наступало третье воплощеніе «трагическаго горя» дѣвицы Травкиной. Оберманъ, Лелія [30], мрачные образы литературы разочарованія возставали въ ея головѣ… «Да, гордость въ страданьи!» рѣшила она, и словно вся озарилась этою мыслью: подняла голову и, улыбаясь своею обычною, презрительною улыбкой, — она, считала необходимымъ презирать самую себя въ эту минуту, — обернулась на княжну:

— Скажите, заговорила она, — я вамъ кажусь очень безумною?

— Мнѣ кажется, у васъ… былъ лихорадочный припадокъ, отвѣчала Лина, нѣсколько удивленная этою перемѣной тона, — и вамъ бы нужно было…

— О, я перенесу, я перенесу! не дала ей договорить та, — я буду сильна, я останусь…. Я въ безпощадной битвѣ жизни!..

И. словно эта отпущенная ею фраза придала ей, дѣйствительно, силъ, она бодро поднялась съ мѣста:

— Я васъ прошу, Лина, забыть все… что происходило сейчасъ! Все это не стоитъ вашего вниманія!.. Это, какъ говоритъ Гамлетъ, примолвила она съ дѣланною шутливостью, — одни лишь «сны мои, мои злые сны!»…

Княжна взглянула на нее, и поблѣднѣла.

Ей вспомнилось вдругъ что сегодня вечеромъ «они отыграютъ Гамлета», — и затѣмъ «все кончено!»…

— Сегодня наше представленіе! вырвалось у нея съ глубокимъ вздохомъ.;

— Да!.. Мое прощанье со свѣтомъ! театрально произнесла, въ свою очередь, Надежда Ѳедоровна, и закрыла глаза себѣ рукою.

Но слова эти прошли мимо ушей Лины; она думала въ эту минуту: «а завтра, что же завтра будетъ?»…

— И какое ей до меня дѣло! желчно сказала себѣ компаньйонка, не дождавшись того восклицанія ужаса и печали, которымъ, по ея мнѣнію, должна была непремѣнно отвѣтить Лина на извѣщеніе о томъ что она, Надежда Ѳедоровна Травкина, собирается «сегодняшнимъ вечеромъ прощаться со свѣтомъ». — Извините меня, княжна подчеркнула она, — я сегодня какая-то растерянная… забыла принести вамъ мое поздравленіе со днемъ вашего рожденія!..

— Ахъ, да!.. Благодарю васъ, милая! выходя изъ своей задумчивости проговорила Лина и опять участливо глянула ей въ лицо;- вамъ легче теперь стало?

— Легче, гораздо легче! Не заботьтесь обо мнѣ, прошу васъ! Я право не стою того чтобы вы изъ-за меня лишали себя сна. Не довольно интересный субъектъ для этого, домолвила дѣвица Травкина все съ тою же презрительною улыбкой по собственному адресу; — отправляйтесь въ свою постельку и постарайтесь заснуть покрѣпче! Вамъ предстоитъ сегодня тяжелый день!..

— Не позвать ли вамъ горничную? спросила княжна.

— Нѣтъ, нѣтъ, не нужно, ничего не нужно! Я васъ сама провожу въ вашу спальню. Я вамъ сказала, — я сильна… Envers et contre tout! примолвила она почему-то по французски, моргнувъ своими подслѣповатыми глазами.

Она, дѣйствительно, отвела и уложила въ постель Лину и, поцѣловавъ ее въ щеку, проговорила, натянуто смѣясь:

За все, за все тебя благодарю Я!..

Княжна тихо улыбнулась ей со своей подушки…

Надежда Ѳедоровна вернулась къ себѣ, заперла за собою дверь спальни, и мрачно договоривъ себѣ, сама не вѣдая къ чему:

Устрой лишь такъ чтобы тебя отнынѣНе долго мнѣ еще благодарить! —

повалилась опять на свою кровать, и залилась новыми, нескончаемыми слезами… Увы, дѣйствительно, какъ говорилъ Ашанинъ, «слезъ у нея было много». Но на этотъ разъ это были искреннія, — горькія и тихія слезы. Объ Оберманѣ и Леліи она уже не думала…