Последний бросок на запад - Егор Овчаренков

— Говорят, хорваты на «голубых касок» напали, на французов. Это правда?

Сербский офицер, остановившись, недовольно посмотрел на наемников — видимо, ему не хотелось распространяться на этот счет.

— Да, на конвой с гуманитарной помощью.

— Это как-то на нас отразится?

— Возможно. Командование надеется, что натовцы не оставят это без внимания и обязательно устроят разборку с командованием усташей. Тогда от нас, может быть, окончательно отцепятся с этим чертовым самолетом. Только я вам ничего не говорил. Не надо лишних слухов.

Стойкович пошел дальше, а Горожанко вернулся заканчивать бритье.

— Действительно напали — ты смотри. Я думал, что просто байка очередная… У нас тоже жрать нечего, патроны на исходе, выпивки нет — почему наши не нападают?

Бирюк поднял вверх узловатый палец и задумчиво изрек:

— Политика, понимаешь ли… Высокая политика. Сейчас ко всем несчастьям сербов — еще и на конвой напасть. Тогда вообще бомбами в порошок сотрут.

Зденко Янтолич, такой уверенный и демонстративно высокомерный в обращении со своими подчиненными, стоял по стойке «смирно» и ловил каждое слово, произносимое довольно невзрачным человеком в гражданской одежде.

— Это большая ответственность, — говорил ему пожилой мужчина в гражданском. — Вам все время придется быть предельно осторожным, так как французы наверняка захотят использовать этот инцидент в своих интересах. Ваша задача — как можно более дипломатично отклонять все их претензии. Вам понятно?

Полковник наклонил голову.

— Да.

— Вот и прекрасно, — прищурился человек в штатском. — Единственное, что можете им твердо пообещать, так это то, что все виновные будут обязательно наказаны. Вплоть до расстрела. Это должно произвести на них впечатление — они знают, что мы слов на ветер не бросаем. А американцы с французами нам теперь нужны — сами понимаете, скоро наступление… Пока войска НАТО бомбят сербские позиции, нам это на руку — вы ведь не маленький, таких элементарных вещей вам не надо объяснять. Нам нет никакого смысла с ними ссориться. Вам понятно?

— Так точно! — казалось, что Зденко вытянулся еще больше, хотя это было уже невозможно.

А объяснялось все очень просто. Человек, с которым он разговаривал, никогда не показывался ни на экранах телевизоров, ни на страницах газет, но был едва ли не самым влиятельным человеком среди хорватских военных. Его приказ был равносилен приказу президента Хорватской Герцеговины или даже самого президента Хорватии Туджмана с той лишь разницей, что он мог даже не подписывать никаких бумаг, а обойтись устным приказом. Имя этого невысокого лысоватого человечка было известно только в высших кругах офицеров.

Зденко, чуть ли не качаясь из стороны в сторону от напряжения, с тоской прикидывал последствия, если он, не дай Бог, не справится с возложенной на него задачей. Его просто сотрут с лица земли, а родственникам напишут, что пропал без вести. Даже не погиб, а просто пропал без вести.

— Вам все понятно? — строго спросил человек в гражданском.

В горле у Зденко пересохло, он не смог ответить, но не растерялся и браво щелкнул каблуками.

— Можете быть свободны.

Даже по коридору Зденко Янтолич шел, как на параде… И только выйдя на крыльцо, он вздохнул свободнее, лихорадочно закуривая сигарету.

Черт бы побрал этих придурков! Как только арестовали Новака, они все словно с цепи сорвались — сами себе задания назначают, сами их не выполняют и пьют целыми днями!

Зденко недовольно поморщился, вспомнив, в каком состоянии он оставил солдат в своем лагере. Напились буквально все, благо спиртного было предостаточно — гуманитарная помощь сплошь состояла из консервов, крабовых палочек, мидий и невообразимого количества медицинского спирта. Надо бы до отъезда привести все в порядок, но возможно ли это будет сделать, когда все, как свиньи, пьяны? Хорошо, что хоть командование приехало не к нему в часть, а сюда, к соседям. Хоть и недалеко, однако не видно.

Хорватская боевая часть в это время ударными темпами пропивала и проедала все, что удалось награбить во время нападения на конвой с гуманитарной помощью, предназначенной для сербских беженцев…

Чернышев, пошатываясь, вышел из своей комнаты, злой как черт. Эти хорваты поупивались все до единого, а оставшуюся гуманитарную помощь в это время разграбили сербы…

Чтобы не расстраиваться окончательно, Вадим зашел в одну из комнат, в которой вовсю гуляли, налил себе из графина полстакана чистого спирта и выпил, не разводя его водой. Хорваты, как завороженные, с восхищением проследили за этой процедурой, доступной лишь настоящим русским. Тут же нашлись охотники ее повторить. Правда, большинству это не удалось…

Утреннее солнце уже золотило крест на высоком шпиле собора святого Стефана, когда где-то совсем рядом, за высоким бетонным забором с колючей проволокой наверху, отделявшим территорию концлагеря от городка, окликнули уснувшего часового. Шла смена караула.

Емельянову не спалось.

Он не знал, который был час, но по расположению светила отметил, что еще совсем рано. Надо бы спать — тогда и время быстрее идет, и думать ни о чем не надо. Только бы кошмары не снились, и все…

Но сколько ни успокаивал себя пленник этой мыслью, ему все равно не спалось. Предчувствие скорой беды торжествовало над всем остальным и заставляло прислушиваться к каждому шороху, к каждому звуку.

Кто-то пробежал под окном. Наверное, часовой, которого только что сменили, торопился залезть под одеяло, чтобы наконец отоспаться. А шаги за дверью все те же — с легким пришаркиванием на разворотах. Значит, этого еще не сменили… Скоро придут.

Дима приподнялся на локте, посмотрел сперва на Новака, затем — на Петко и старика.

Никто из сокамерников еще и не думал вставать, хотя Мирослав Новак подозрительно шевелился — видимо, и ему не спалось.

Тоже, наверное, лежит ловит каждый шорох и ждет, что вот-вот придут и скажут, что пора, подумал Емельянов. Теперь общая судьба позволяла Диме увидеть в этом человеке не только врага и соперника.

«Не у одного меня предчувствие, — вздохнув, подумал Емельянов. — Наверное, каждый на этом страшном пороге смерти чувствует леденящее ее дыхание…»

И когда твердые и уверенные шаги, звук которых Емельянов слышал от самого начала коридора, замерли у двери, Дима не удивился.

Он знал, что это наверняка за ним.

Последовал обмен несколькими формальными фразами с часовым, потом загремела связка ключей, дверь заскрипела и отворилась.

В камеру вошел хорватский офицер. Емельянов видел его во время одного из допросов.

— Всем встать! — громко сказал офицер.

Первым вскочил Новак, за ним с неохотой последовали сербы и только Емельянов не спешил подчиняться приказу. Терять было нечего. Главное — не потерять чувства собственного достоинства. Уж что-что, а это он вправе унести с собой в могилу. Такую решимость человеку может дать только чувство полнейшей безысходности.

Емельянов презрительно посмотрел на офицера и демонстративно закинул ногу на ногу.

Хорватский офицер был абсолютно спокоен. Он, видимо, был опытным тюремщиком и привык к любым выходкам заключенных, зная, как с ними бороться.

Офицер печально посмотрел на Диму, а потом просто кивком головы указал на него двум охранникам, стоявшим в коридоре. Те вошли в камеру и принялись бить Емельянова прикладами. Тяжелые удары сыпались ему на голову, плечи, ребра. Дима только закрывался руками и пытался спасти от новых травм бедро.

— Встать! — властно и резко повторил офицер.

Солдаты прекратили его бить, и он поднялся.

— Что, русский супермен, дисциплина тебя не касается? — ухмыльнулся хорватский офицер.

Дмитрий молчал.

Офицер достал из внутреннего кармана кителя квадратик бумаги, развернул его и принялся медленно, с каким-то, как показалось Диме, садистским удовольствием читать:

— Повторяю решение военно-полевого суда. Бывший капитан Мирослав Новак. За дезертирство, за измену родине осужден военно-полевым судом и по законам военного времени приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу.

Он оторвал глаза от листка и посмотрел на Новака, который смертельно побледнел, но остался твердо стоять на ногах.

— Дмитрий Емельянов, — хорвату с трудом далась русская фамилия, — за проявленную жестокость по отношению к мирным жителям республики Герцеговина, за преступления против хорватского народа приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу.

Закончив читать, он сложил листок вчетверо и засунул его в нагрудный карман френча.

— Если хотите, вам может быть предоставлен священник, а также адвокат для составления завещания. Завещание разрешается составить только Новаку. После приведения приговора в исполнение оно будет отправлено по указанному вами адресу.