Заплачено кровью - Валерий Киселев

- Пойдешь сам и лично поднимешь людей в атаку, - после довольно длинной паузы холодно сказал Гришин. Ему казалось, что Шапошников сильно сгустил краски: в полку он был днем и обстановка была в общем-то нормальной.

- А кому прикажете передать командование полком?

- Кто с тобой есть?

- Кроме лейтенанта Тюкаева - никого.

- Хорошо, пошли Тюкаева, пусть он организует атаку.

Шапошников позвал лейтенанта Тюкаева, стоявшего здесь же, посмотрел ему в глаза. Он любил и уважал его - работник был расторопный, аккуратный и вдумчивый, первый помощник в штабных хлопотах да и внешне вызывал симпатию: открытое русское лицо, прямой взгляд, большой лоб. Как не хотелось посылать его на, в общем-то, бессмысленное и смертельно опасное дело...

- Возьмите с собой человек десять и идите в батальоны. Поднимайте людей в атаку еще раз. "Ничего и эта не даст, - подумал Шапошников. - Надо что-то срочно делать, выводить остатки полка из боя..."

Лейтенант Вениамин Тюкаев взял бойцов из комендантского взвода, которых хорошо знал лично, и пошел в боевые порядки.

Когда прошли рожь и вышли в открытое поле, немцы открыли по ним прицельный огонь. Тюкаев на ходу осматривал поле: непонятно было, кто живой, а кто убитый.

Перебежками от одного бойца к другому Тюкаев обошел позиции батальона Московского. Живые закрывались трупами. Стоило поднять голову - свистели пули. Тюкаеву дали связь со штабом полка, и немцы, заметив движение, хотя сумерки уж сгущались, открыли по нему огонь.

"Не подняться больше, невозможно", - лежа в наспех отрытом окопчике, решил Тюкаев.

Около девяти часов вечера Шапошников послал Наумова с группой бойцов в последний раз обойти батальоны и обдумать: возможно ли наступать в ближайшее время, или пора просить полковника Гришина разрешить отвести полк.

Наумов с двумя бойцами ползком из воронки в воронку, по истоптанной ржи, в которой то и дело попадались трупы, зажимая нос от смрада, дошел до окопчиков батальона Осадчего.

- Надо глотнуть, - поморщился он и налил себе и бойцам по наперстку спирта из фляжки.

Впереди вдруг послышалась грустная и протяжная украинская песня.

- Ну вот, я же говорил: как полтавчане заспивают, так все и стихнет, сказал Наумов. - Невольно же заслушаешься. Пошли, ребята.

От Осадчего Наумов прополз к Тюкаеву, сидевшему в расположении батальона Горбунова. Самого комбата ранило под вечер, и заменял его один из взводных.13 Все командиры рот были убиты еще раньше.

- Ну, как тут у вас? - Наумов поднял на винтовке каску из окопа. Через несколько секунд пуля со звоном срикошетила в сторону. - Все ясно. Бьют метко.

- Головы не поднять, как бреют, - сказал Тюкаев.

- У Осадчего какой анекдот мне рассказали... Один боец до того был трус, что боялся пошевелиться, так и просидел, как заяц, в своем окопе. И нашлись шутники - кто-то бросил ему камешек в каску. Так представляешь: умер от разрыва сердца. Фельдшер определил, - рассказал Наумов, и, закончив, добавил серьезно: - Вот ведь какое напряжение... Связь у тебя есть? Дай-ка Шапошникова... Александр Васильевич? Не поднять больше! Да и поднимать некого...

- Оставайся до темноты, а потом возвращайся на КП, - услышал Наумов. Будем решать.

Поздно вечером, когда полковник Гришин позвонил еще раз, Шапошников доложил обстановку и сказал:

- Товарищ полковник, продолжать наступление дальше - значит загубить полк. Люди измотаны до предела, весь день без горячей пищи, без воды. Сопротивление противника возрастает. Он имеет танки, мощную артиллерию, авиацию вызывает, когда хочет. Я посоветовался с коммунистами и прошу вас отдать приказ прекратить наступление и перейти к обороне. Полк физически не способен наступать.

- Кладбище у кого сейчас?

- За нами.

- Хорошо. Атаки прекратить, - тихо ответил Гришин, и, не простившись, положил трубку.

За сутки почти непрерывного боя противник понес от 137-й стрелковой дивизии полковника Гришина серьезные потери: до двух с половиной тысяч человек. Только полк Шапошникова почти полностью уничтожил два пехотных батальона. Было подбито и сожжено на дивизию двадцать танков, много другой техники, даже число пленных было солидным - сорок человек. Люди проявили редкую силу духа и упорство, сражались с невиданным до сих пор энтузиазмом, но тактический успех, достигнутый в первые часы наступления, так и не вырос в оперативный.

А утром 9 августа из района западнее Рославля в направлении Родня Климовичи перешел в наступление 24-й моторизованный корпус 2-й танковой группы Гудериана. Его 17-я танковая дивизия тремя колоннами по 20-30 машин обрушилась на боевые порядки истощенной в кровопролитных боях дивизии полковника Гришина.

На участке обороны полка Шапошникова гитлеровцы после мощной артподготовки двинули от Милославичей двадцать танков и батальон автоматчиков.

Как только началась артподготовка, Шапошников отдал приказ батальонам отходить от кладбища и с поля к лесу. По мощи артподготовки было ясно, что немцы начали не обычную контратаку, а серьезное наступление.

Капитан Лукин, незадолго до боев за Милославичи назначенный к Шапошникову первым помощником и после ранения Мажурина автоматически ставший начальником штаба 771-го полка, в момент артподготовки находился в батальоне Московского, уже почти сутки заменяя раненого комбата.

Оставив прикрывать отход роту Цабута, тридцать человек во главе с лейтенантом Вольхиным, он побежал догонять батальон вместе с писарем штаба сержантом Ляшко.

Сержант Петр Ляшко, высокий угловатый парень с юношескими плечами, оглянувшись на бегу, увидел, что по полю ползут несколько танков, а за ними в рост идут цепи пехоты. Навстречу, почти через головы своих, стреляли два орудия лейтенанта Агарышева из батареи Похлебаева. Мимо пронеслись две упряжки с орудиями, Ляшко узнал в одном из артиллеристов лейтенанта Терещенко, рядом с ним бежал лейтенант Панфилов в плащ-палатке.

- Скиньте плащ-палатку, товарищ лейтенант, такая мишень... - кричал ему кто-то сзади.

Оглянувшись через несколько секунд, Ляшко увидел Панфилова лежащим, и в такой позе, что было ясно: убит. Кругом начали рваться мины, и у Ляшко, пробежав еще метров пятьдесят, вдруг появилось ощущение, что за ним не бежит больше никто. Упряжки с орудиями ускакали далеко вперед, связист, который кричал Панфилову, чтобы тот сбросил плащ-палатку, тоже лежал, разметавшись недалеко от него, а капитан Лукин медленно шел, согнувшись в пояс.

Ляшко быстро подбежал к нему.

- Как вы?

- Ничего, но вот кровь... - он или действительно не чувствовал сгоряча боли, или делал вид, что ему не больно.

Метров через пять Лукин сел на кочку. Ляшко заметил, что лицо его было белым, как мел. Увидев мчавшуюся мимо них повозку, Ляшко выбежал наперерез. Лейтенант и трое бойцов помогли ему положить Лукина на повозку. "Теперь, если не будет прямого попадания, выберемся..." - подумал Ляшко. Увидев, как залегла немецкая пехота, прижатая к земле огнем пяти счетверенных зенитных пулеметов из роты лейтенанта Христенко, а танки, пять или шесть, встали, не решаясь приблизиться к хорошо замаскированным орудиям, он почти успокоился.