Заплачено кровью - Валерий Киселев

Шапошников видел с НП, что стоят и дымят четыре вражеских танка, два отползли, а остальные четыре стоят и стреляют с места. По всему полю одновременно в десятках мест вставали легкие пыльные столбы от разрывов мин и снарядов, наша и немецкая пехота лежала друг против друга метрах в пятистах, ведя беспорядочный огонь.

Капитан Осадчий сообщил, что его батальон только что выбил фашистов с кладбища штыками, подпустив их на рукопашный.

- Приказал сидеть за могилками и молчать, как эти могилки, - кричал он в телефонную трубку, - пока не втянутся на кладбище. Ну, а потом как дали им мои соколята!

- Товарищ капитан, - услышал Шапошников сзади голос лейтенанта Бакиновского, его помощника по разведке, на днях переведенного в полк из разведбата, - двоих пленных танкистов доставили.

- Позовите Иоффе, переводчика...

Шапошников, закончив разговор с Осадчим, подошел к Иоффе, который уже допрашивал двоих свободно стоявших, рослых, не как наши танкисты, белоголовых немцев в комбинезонах.

- Они из семнадцатой танковой дивизии, товарищ капитан, - сказал лейтенант Иоффе. - Перебрасывают из-под Ельни. Они в передовом отряде. Завтра вступит в бой вся их дивизия... Корпус, другой сказал, что корпус... Какой? Двадцать четвертый, командир у них барон фон Швеппенбург.

Пленные смотрели на Шапошникова и Иоффе спокойно и с любопытством.

- У них студенческая дивизия... И сами они студенты третьего курса... переводил Иоффе. - Философы? Галльского университета.

- Спросите: что, у них уже студентов в армию берут?

- Нет. Они добровольно. Каникулы. А то война без них кончится.

- Ну и народ... - удивился Шапошников. - В каникулы воевать... Как будто война это прогулка.

- Вот, посмотрите, что это такое, - протянул Бакиновский Иоффе маленькую книжечку. - Устав, наверное?

Иоффе полистал, вчитался.

- Это памятка по борьбе с нашими танками типа Т-34... - и посмотрел на Шапошникова.

- Как? Не слышал, что у нас есть такие танки... - удивился Шапошников. - Бакиновский, доставьте их в штаб дивизии и быстро обратно.

Один немец что-то громко и весело сказал.

- Что он говорит? - спросил Шапошников.

- В Москве они будут раньше всех своих приятелей, - перевел Иоффе.

- К телефону, товарищ капитан, - позвал Шапошникова лейтенант Денисенко, начальник связи полка, - кажется, комиссар дивизии.

- Слушаю, товарищ полковой комиссар... Да, пришли, десять человек... Да куда же их в бой - люди пожилые, необмундированные, кроме того, у нас и свои, штатные политработники есть. А эти даже людей наших не знают... - и, после паузы, со вздохом, - слушаюсь, есть.

- Кто это? Канцедал? - спросил Наумов, когда Шапошников закончил разговор.

- Да. Обругал... Ну что ж, забирай этих политбойцов и распределяй по ротам.

Как не хотелось Шапошникову брать этих людей в полк... Посылали их почти на верную смерть. Мало того, что пожилые, в штатском, совершенно не знают военного дела, вряд ли умеют не то что стрелять, но и окапываться. И кадры ценные: секретари райкомов, работники партийных органов. Но приказ есть приказ...

А через полчаса комбаты начали организовывать новую атаку на Милославичи. Комиссар 771-го стрелкового полка Петр Васильчиков, по своему обыкновению, с первых же минут боя ушедший в боевые порядки, снова обошел цепи бойцов, стараясь не обращать внимания на свистевшие над головой пули.

- Ребята! Сейчас в атаку - подтянуться, собраться! Немец нас боится! Бросок и - в Милославичах! Дружнее, ребята, выше головы!

И там, где прошел Васильчиков, взводные и политруки рот тоже подползали то к одному, то к другому, что-то говорили, и отползшие, было, от цепи бойцы возвращались к передней линии и настраивались, что вот сейчас надо будет подняться вместе со всеми.

И по сигналу ракеты и командам ротных и политруков изломанные и изреженные сцепи, сначала не все, поодиночке, потом группами, и, наконец, ротами поднялись и побежали навстречу залегшим в лугу и во ржи гитлеровцам. Падали, спотыкались, снова поднимались, перебежками, стреляя на ходу - на все более плотный и убийственный огонь.

Все ближе первые сгоревшие до печных труб остовы домов, но и все реже цепи и винтовочный огонь...

Васильчиков, с винтовкой наперевес, то впереди, словно он искал смерть, то чуть приотстав, подгоняя робких, побывал за час почти во всех ротах батальонов Московского и Осадчего.

Лейтенант Вольхин со взводом, потерявший за ночь и утро шестерых бойцов, стреляя на ходу по отбегавшим фигуркам немцев и падая то и дело пули свистели и над головой, и по сторонам, - в один из моментов упал перед трупом немца в коротких запыленных сапогах и поймал себя на мысли, что в таком исступлении он еще не был никогда. Наверное, если бы он был ранен, то и тогда продолжал бы стрелять и бежать.

Позади и по сторонам лежали убитые в атаке бойцы их роты, и было их уже больше, чем живых. А до Милославичей оставалось еще метров триста, и оттуда с окраины поднялась навстречу цепь автоматчиков.

"Не меньше роты... Собьют...", - оглянулся по сторонам Вольхин.

От роты оставалось в живых не более пятидесяти человек, да и те лежали, кто как, некоторые за телам своих погибших товарищей, а иные окапывались лежа, отложив винтовки. О том, чтобы поднять сейчас людей в атаку, не могло быть и речи.

Голоса своего ротного Вольхин не слышал с начала атаки и не знал, жив ли он, или тоже среди убитых.

- Ну что, лейтенант, где твои люди? - услышал он за спиной хриплый голос парторга полка старшего политрука Наумова.

- Мои люди все здесь, десять человек нас осталось, - поднял голову Вольхин.

Гитлеровцы, видимо, это была действительно свежая рота, растянувшись цепью и набрав между собой уставные интервалы, шли быстрым шагом, щедро поливая все перед собой автоматным огнем.

По ним вели редкий винтовочный огонь, но то ли целились плохо, то ли глаза и руки устали от напряжения, но немцы шли и шли, как заговоренные.

- Эх, стрелки... - прочно упершись в землю раскинутыми ногами и передергивая затвор, пробасил Наумов.

От трех его выстрелов упали три немца, бежавших рядом, потом сразу же залегла большая группа. Стрелял и Вольхин, стреляли его бойцы, но гитлеровцы дружно поднялись снова и было их почти столько же, сколько залегло.

Наумов стрелял, крепко держа винтовку в руках и чуть-чуть передвигая ствол, ловя на мушку очередного храброго фашиста, и забыл в эти минуты обо всем на свете. Так всегда бывало: стоило ему дорваться до настоящей стрельбы, как азарт заслонял все остальное. Сколько раз ругал его Васильчиков, что не винтовкой ему надо действовать, а словом, но Наумов все-таки при случае отводил душу.12

Противник откатился, на ходу отстреливаясь, и цепь его была значительно реже.